– В холодильнике кусок шпика лежит, – скромно сказал Антон.

– Сало, обсыпанное красным перцем? – откликнулся Юрка. – Оставь на черный день.

С этой минуты жизнь пошла веселее. Даже картошка на сковороде шкворчала по особому – как ей Юрка велел. Сам он, закатав рукава куртки, кромсал колбасу, сыр, вспарывал банки и приговаривал:

– Ай да Ирка, ай да молодец! Цены тебе нет, женился бы, не раздумывая, да на всех не женишься!

Антон окончательно смирился с ним и полегоньку проникся ощущением праздника. У Юрки была своя, ему недоступная жизнь, и мерить ее на свой аршин не годилось. Заразу веселья распространял он вокруг.

– Кушать подано! – наконец отступил Юрка от стола и петухом поглядел на Антона.

Сунул оставшиеся продукты в холодильник, уселся за стол, подмигнул:

– Что мы, мало зарабатываем или много кому должны. Начинаем суровую мужскую жизнь!

И странной показалась Антону его улыбка. Юрка хлопнул стопку коньяка, передернул плечами: ух, коньяк! с утра! замечательно! И подбодрил:

– Смелей, земеля! Способствует бодрости духа! А то зарылся, понимаешь, в книжки, а жизнь мимо течет. Учат вас, учат быть ближе к простому народу, никак научить не могут. Ну вот, например, ко мне!

Юрка серьезно разговаривать не умел или не хотел. Подтрунивал над Антоном, будто тот еще не дорос до понимания взрослой жизни. Наверное, чувствовал несовместимость: обоих их хоть и одним потоком несло, но Антон, вроде, подле берега скользил, а Юрка в самой стремнине барахтался.

Тут и ему смешинка в рот попала, а сознание раздвоилась. Одна его половина иронично оценивала несуразное застолье, другая с удовольствием ему предавалась.

– Прозит! – в очередной раз предложил гость выпить хозяину, опрокинул стопку и закусил улыбкой. – Чему только на югах не обучишься. Сижу я это, значит, в ресторане с Иринкой. Тут как на грех подсаживают к нам за столик иностранца. Ну я, недолго думая, ему сразу плеснул из графина и тост за дружбу между народами двинул. А он мне в ответ: паразит! И улыбается, морда довольная. Сам ты, говорю, паразит и уши у тебя соленые. Ну насчет ушей я, конечно, погорячился! Обидно за державу стало. Но тут Иринка растолковала что к чему. Ох, и темнота наша сибирская! Хорошо хоть он по-русски не бельмеса.

Юрка от коньяка и сытной еды размяк, подобрел, но как-то по-своему.

– Квартирка у тебя неказистая, зато в самом центре. Одобряю. Ее бы в хорошие руки, отделать да обставить. Для одного лучше и не надо. А в такую и привести кого – стыдно. Женщины пошли, не могут у мужика прибраться. Подружки-то у тебя есть? Нет? Ну, Антоша, мы так с тобой не договаривались. Придется тебе помочь. Так уж и быть, уговорил, найду я тебе дивчину, беременную, но честную.

Шутки у Юрки были с душком, но обижаться на него было бессмысленно. В огонь масла добавить.

– Не нужно мне никаких подруг. Не до них, – попытался отпугнуть он Юркины фантазии, но тот лишь рассмеялся.

– Это тебе только кажется. Не вдвоем же нам развлекаться. Нет, мы так не уговаривались, я без женского общества не могу.

Ход его мыслей по-прежнему был не очень понятен. Антон считал, что у него все впереди. И девушки, и развлечения, и прочее. Вот диссертацию защитит, покрепче на ноги встанет.

– Глянь, как ты живешь, – укорял его Юрка. – Срамота, если разобраться. Скоро тридцатник стукнет, а все холостуешь. Непорядок, пора к семейному делу прибиваться. С меня пример бери – двое пацанов растут и на третьего скоро замахнусь. А что, силушки хватит!

– У тебя?! – изумленно выдохнул Антон.

– У кого же, что я дефективный какой? Из армии пришел и обженился, чтобы по пустякам себя не растрачивать. Свою взял, новотроицкую, они у нас, девки, для жизни надежные. Заждалась меня с югов-то, подарков целую сумку волоку.

– Не понял, а Ирина тогда кто?

– Подрастешь, поймешь, – засмеялся Юрка. – Кто, кто, одна знакомая… замнем для ясности. Не жена, чтобы мне допросы устраивать.

Установилась неловкая тишина, чем-то надо было ее развеять и Антон спросил наобум лазаря:

– Так ты давно из деревни-то уехал?

– И не спрашивал бы лучше, – наморщил лоб Юрка. – Теперь хоть не показывайся в родных краях. Наши же любят жить в куче, своим уставом. Я теперь как дезертир какой. Правда, не я первый, дядя Федя, тот еще раньше откочевал. Путешествует до сих пор, аж до Ямала добрался. Я к нему в гости заехал, поинтересоваться, и остался. Молодую жену скандальными телеграммами вызволял из дому. На психику давил. Батя у меня мужик суровый, ты же знаешь, разговор у него короткий – вытянул бы батожком по спине и все, отъездился бы. Ни в какую невестку не отпускал. Разорялся долго: вам здесь жить положено! Кем положено-то?

– Ну и остался бы, неужто в деревне совсем невмоготу жить стало?

– Вот заладил: в деревне да в деревне, – вспылил Юрка, – у нас ведь село, Новотроицкое. Ты еще хуже меня, даже этого не помнишь.

– Какая разница? – недоуменно посмотрел на него Антон.

– Большая, лапоть ты городской, – сострил он. – У нас же церковь была. В ней сейчас склад минеральных удобрений. В кого ты такой забывчивый? В общем, там у нас все как было, так и есть. Каждый день одно и то же. Скучно и сам себе не принадлежишь. Мне простор нужен, размах. Чтобы схватить, рвануть на пуп, ну и получить соответственно. Стал бы я из-за полторы сотни в месяц голову мучать. Держи карман шире. Тебе такие деньги из милости платят, чтобы с голоду не помер.

У Антона были свои устоявшиеся на этот счет соображения, вроде, вполне прилично зарабатывает и спасибо, что столько дают.

– Ты, Юрка, случаем не из Объединенных Арабских Эмиратов прибыл? Где очень много и очень всего? У нас же рядовой преподаватель больше не получает, – медленно проговорил он, как бы со стороны оценивая свою зарплату и удивляясь ей. – Я же тебе объяснил, что когда защищу диссертацию, под триста подскочит. А это уже ого-го!

– Нищета, – подытожил Юрка. – Пару вечеров в кабаке посидеть. Тут мы с тобой в разных весовых категориях. Сказал бы тебе, сколько я зарабатываю, но ты все равно не поверишь.

Он насытился, медленно тянул коньяк, загрызая его яблоком. Но даже не осоловел, хотя почти в одиночку прибрал бутылку. И не терял интереса к разговору. Любознательный парень. Хотя чему тут удивляться – касьяновская порода, те вечно каждой дыре затычка.

– Нет, отсталый ты, Антоша, человек. Далась тебе эта наука. Прежде чем сделать, надобно хорошенько подумать, – рассуждал он, подперев подбородок кулачищем. – Я как рассуждаю: человека должны достойно оценивать по его трудам. Так? А у тебя что? Денег мало, уважения с гулькин нос, хоть бы сухпаек давали на прокорм, как военным. Но до тебя, вижу, это все равно не дойдет. Потому зайду с другой стороны. Помнишь, какой почет раньше учителям был? Учительница пока по улице идет, здороваться устанет. А сейчас? Стою как-то у магазина, с одноклассницей Катькой Сенотрусовой разговариваю. С грамотешкой у нее всегда туго было, еле до восьмого класса дотянула и бросила учебу. А гонору! Продавцом в сельпо работает! В ушах серьги золотые, на шее кулон и на пальце – печатка. Во, как у меня! – повертел он свой перстенек. – Тут мимо Анна Трофимовна проходит. На пенсии давно уже, а все ребятню учит. Некому. Эта мымра к ней поворачивается, губешку оттопырив: зайдите, привезли, что вы просили. Меня аж в жар бросило. Я, конечно, в школе тоже поведением не отличался, но весь стыд еще не потерял. На развод осталось. Вскипел. Тебе Катька, говорю, кто позволил так с Анной Трофимовной разговаривать, такая-сякая немазанная! Она картошку свою наморщила и важно отвечает: ты на меня посмотри и на нее. Мол, она до старости дожила, а новое пальто купить не может. Нет, ты представляешь! Короче, обсмотрел я ее разными словами, у меня не заржавеет. И дальше пошел. Но загвоздка осталась. Анна Трофимовна на селе всех, от мала до велика, выучила, а о золотых сережках и не мечтала. Вот и скажи, где она, справедливость! Сезон отработаю, домой поеду, в гости, привезу ей в подарок сережки. Такие, чтоб Катьку от зависти повело, – мечтает он.