Говоря эти слова, он обнял Эсперанса с нежным восторгом. В самом деле, лицо молодого человека никогда не имело более лучезарной красоты. Всякий добрый поступок проистекает свыше. Каким образом красоте не сделаться великой, когда она освещается божественным лучом?

Эсперансу оставалась самая неприятная часть поручения. Он вздохнул, но решился исполнить ее.

Элеонора уже ответила. Синьор Сперанца нашел, воротившись домой, Кончино, который дремал на кресле и сказал ему:

— Сегодня вечером, в половине девятого, на острове Лувье.

Было четверть девятого. Половина времени, назначенного ла Раме, уже прошла.

Не без сильного волнения ровно в половине девятого Эсперанс, отправившийся тотчас в назначенное место, увидал лодку, проезжавшую по маленькой речке напротив Арсенала, а потом под вязами явилась женщина, старательно закутанная в легкую мантилью, которая как покрывало закрывала ее голову. Под этой тканью сверкали черные глаза Анриэтты.

При входе на остров осталась Элеонора, менее взволнованная, чем ее спутница. Сделав знак с улыбкой молодому человеку, она села на ствол опрокинутого дерева. Остров Лувье был в то время частной собственностью, садом, и часто назывался антроговским, потому что был куплен этой фамилией. Эсперанс пошел навстречу молодой девушке, принужденная походка которой не показывала благоприятного расположения. Она выбрала место свидания удобное для нее и успокоительное для Эсперанса, который в случае засады имел со всех сторон возможность убежать. Стоило только прыгнуть в реку.

— Вы меня звали, — сказала Анриэтта первая холодным и отрывистым тоном, — вот я здесь.

Эсперанс поклонился.

— Вы должны предположить, что я решился беспокоить вас только по встречам очень важным.

— Без сомнения. Элеонора сказала мне, что дело идет о моих личных интересах, и я спрашивала себя, каким образом вы можете участвовать в моих интересах.

— Не я, — возразил Эсперанс, решившись не терять минуту на бесполезные предисловия, — а месье де ла Раме.

Анриэтта побледнела и задрожала. Эсперанс тогда прямо посмотрел на нее и был поражен зловещим выражением этого лица, столь прекрасного для тех, кто не мог видеть под чертами прозрачность души.

— Я вас избавлю, — сказал он, — от вопросов; я предупрежу их всех. Вот в двух словах, о чем идет дело. Месье де ла Раме в тюрьме и осужден на смерть, он будет казнен, вам это известно.

— Это известно всем, — сказала Анриэтта едва внятным голосом.

— Но неизвестно никому, что этот несчастный был взят среди своего лагеря, без борьбы, а он человек храбрый.

— Против храброго Крильона и тех, кто был с ним, против таких врагов, — сказала Анриэтта с холодной иронией, — всякая борьба была бы безумна.

— Ла Раме сдался нам не из благоразумия для себя. Им руководило другое чувство, гораздо благороднее, гораздо трогательнее. Мы все были растроганы. Вы сами будете растроганы.

— Я слушаю анализ этого чувства, — сказала Анриэтта, стараясь сохранить свое хладнокровие, хотя несколько сконфуженная бесстрастным презрением, выражавшимся в каждом слове Эсперанса.

— Ла Раме уступил только опасению компрометировать вас, — прибавил он, пристально смотря на нее.

— Компрометировать меня?.. Месье де ла Раме… что это значит?

«Подожди, змея, я помешаю тебе шипеть», — подумал молодой человек.

— Он написал вам длинное письмо, наполненное любовью и признательностью; он благодарил вас за поощрение его планам, предлагал вам половину своей короны, называл вас своей королевой и подписался: «Карл, король».

Анриэтта при каждом слове становилась тревожнее и взволнованнее.

— Это письмо, — продолжал Эсперанс, — было послано вам прямо в Париж с курьером, когда мы с Крильоном остановили этого курьера, взяли письмо и внимательно обсудили его содержание.

Анриэтта помертвела и машинально искала опоры около себя. В голове Эсперанса промелькнула молния сострадания, но отвращение коснуться этой женщины преодолело человеколюбие, и он холодно предоставил ей прислониться к стволу дерева.

— Вы понимаете, — продолжал он, — какое действие произвело бы это письмо на короля; видите, каким опасностям подвергаются иногда, не зная о том!

Он скрестил руки. Анриэтта шаталась; пот выступал крупными каплями на ее лбу.

— Ла Раме сжалился над вами, — продолжал Эсперанс, — он умолял своих врагов отдать ему это письмо, обещая взамен предать им себя без сопротивления и не покушаться на свою жизнь. Он губил себя, чтобы спасти вас.

— Что же отвечали? — спросила бледная Анриэтта.

— Согласились.

— Так что письмо…

— Сожжено. Вам нечего более бояться.

Щеки и глаза Анриэтты д’Антраг точно осветило пламя.

— Да, — продолжал Эсперанс, — но несчастный, жертва своей преданности, в тюрьме и близок к смерти. Знаете ли вы, что казнь назначена завтра утром в восемь часов?

— Что же делать? — спросила она. — И есть ли средство спасти этого несчастного?

— Ла Раме нашел и послал меня к вам сообщить вам об этом.

Анриэтта почувствовала, что готовится новый удар, и удар еще ужаснее, может быть. Она прочла в самоуверенном взгляде Эсперанса, что самая важная часть его поручения еще не была исполнена. Она собралась с силами, чтобы приготовиться к новой борьбе.

— Я слушаю, — сказала она, — и буду способствовать всеми возможными путями спасти того, кто спас меня.

— Это прекрасные чувства, они облегчают мне путь.

— Чего желает месье де ла Раме?

— Он страстно любит вас…

— Я полагаю, вам не это поручено мне сказать.

— Не прерывайте меня, прошу вас. Он вас любит, говорю я, до такой степени, что не может без вас жить и желает, чтобы вы формально дали ему слово.

Анриэтта посмотрела на Эсперанса с непритворным удивлением.

— Какое же я могу дать слово несчастному, минуты которого сочтены? Жить без меня не может составлять для того вопроса, потому что он умрет.

— Предположите, что он останется жив, — спокойно сказал Эсперанс.

Она вздрогнула.

— Кто же его спасет?.. — вскричала она с испугом, от которого она показалась Эсперансу отвратительной.

— Я.

— Вы насмехаетесь.

— Я утверждаю, что ла Раме будет спасен.

— А король?

— Король согласен. Вы видите, что ничто не может помешать ла Раме жить, ничто, слышите ли вы?

Анриэтта чуть было не вскрикнула, но она почувствовала, что обнаружив таким образом весь свой эгоизм, она помешает молодому человеку продолжать свои объяснения. Но она уже изменила себе, было уже слишком поздно, Эсперанс понял ее, он читал истину на дне этой лужи.