– Не хочу встречаться с товарищами, о работе спрашивать начнут… потом всё узнают, – ответил Сан Саныч на ее прямой вопрос. – Сходим еще в кино, зима длинная.

В понедельник Сан Саныч начистился и пошел в Управление.

Заместитель начальника Управления Николай Николаевич Кладько, на помощь которого очень рассчитывал капитан Белов, в Управлении больше не работал. Белов вышел покурить со знакомым диспетчером.

– Отказался дать катер начальнику Игарского отдела МГБ. С работы сняли и перевели куда-то… чуть ли не в штрафную? – одними губами объяснил диспетчер. – Начальник на ушах стоит, ни хрена не понимает, вся работа вверх дном, на Кладько все держалось…

– Старший лейтенант Квасов, – задумчиво произнес Белов.

– Кто?

– Начальник Игарского отдела МГБ!

– Ну да, он и был… А ты чего? «Полярный» вроде в низовья отправляли?

– Увольняться приехал, – к Белову приходила уверенность в правильности решения.

– Да ладно! – не поверил диспетчер. – Тебя к ордену, а ты увольняться…

– Перебьемся. Ухожу из пароходства.

– И Макаров знает?

– Нет, вот иду к твоему начальнику заявление писать, потом к Макарову. – Сан Саныч уверенно вошел в дверь.

Начальником ермаковского Управления был прикомандированный от пароходства Скворцов – пятидесятилетний дядька, юнцом пришедший в пароходство. Безликий и безвредный, сначала по комсомольской линии, потом по партийной двигавшийся карьерной лестницей. Судоводителем он был негодным, поэтому находились для него всякие-разные должности, на которых он сидел тихо. Успехов в работе не было, но и крупных проколов тоже. Он всегда хорошо знал линию партии, всегда занимал правильную позицию, никогда не перечил начальству и пил водку с кем надо и когда надо. Помалкивал и улыбался. И еще – состоял негласным осведомителем в органах госбезопасности. Так и двигался, тихо, но уверенно, серость и бесталанность компенсировались другими его «достоинствами». По окончании навигации он метил перейти на должность начальника Красноярского речного техникума, но тут с Кладько, который и вел всю напряженную работу Управления, случилось ЧП и забот очень прибавилось. И в этот крайне неподходящий момент явился Белов со своим заявлением.

За одно оставление судна капитана Белова нужно было сажать под арест. Но он был орденоносцем, отличником, рационализатором, а главное – любимчиком начальника пароходства. Скворцов не хотел выходить на Макарова с такими новостями. Он попытался выяснить у Белова, в чем дело, но Сан Саныч не стал распространяться: «Вы мой непосредственный начальник, подпишите и все! Хочу поменять профессию!»

Вечер, ночь и все утро промучился Скворцов с этой проблемой, жену извел сомнениями и решил позвонить старшему лейтенанту Квасову, который, это Скворцов хорошо знал, не любил Белова и собирал на него информацию. Квасов будто готов был к такому, перебил:

– Не подписывай ничего, в пароходство не сообщай!

И бросил трубку. После обеда пришла радиограмма из пароходства: Белову выносился строгий выговор с занесением в личное дело за самовольное оставление судна. Подпись Макарова. Вечером Скворцову позвонил Квасов. Пьяный и довольный:

– Значит так, завтра соберете партсобрание трудового коллектива. Тема – аморальное поведение кандидата в члены КПСС Белова А. А. Рекомендация – исключить из кандидатов! Но не сразу – пару недель помурыжьте! Сначала ваша парторганизация, потом передайте в вышестоящую, потом в Красноярск его вызовем! И от меня привет передай… – он задумался, – скажи ему так: товарищ Квасов так твою бабу запрячет – сам черт не найдет! Ну давай, пиши, если что! – последняя фраза была любимой шуткой лейтенанта. Он со всеми своими стукачами так шутил. Он их презирал.

Так быстро закончилось короткое счастье Белова с Николь. Его не уволили. Утром он уходил «по делам», только бы не видеть ее тревожных взглядов, и целый день болтался где-нибудь. Через два дня состоялось комсомольское собрание, на другой день собрали партколлектив Управления. Все всё понимали, но говорили то, что от них требовалось. Белов хмуро слушал, опустив голову, и думал: кому все это надо? Кто это придумал? Его возражений, что он любит, что у него ребенок, не слышали. Скворцов гневно жалел беременную жену, порицал – так и сказал! – разрушителя семьи. Казалось, он действительно верит в то, что произносит его бессовестный рот. Сан Саныч знал всех в этой партячейке. В пароходстве все друг про друга всё знают – кто и сколько раз был женат, даже кто с кем гуляет. Были среди партийных и серьезные капитаны. Эти сидели, помалкивая. Курили и смотрели в окно, но голосовали, как и все, не глядя на Сан Саныча, нехотя поднимали руки. Никто не воздержался. Белов перестал сопротивляться. Только на своем стоял твердо – уволюсь! На пароход больше не выйду!

Его укоряли, стыдили, что государство тратило на его обучение силы и средства, что он орденоносец – значит, государство доверяет ему! На последнем партсобрании Белов не выдержал, разорался нервно и зло, что он с тринадцати лет честно пашет на это государство, так пусть оно разрешит ему любить того, кого он любит! Пятнами пошел красными, но ему только воды дали попить, будто ничего и не говорил.

Прошло две недели, за это время провели одно комсомольское и два партийных собрания. Потом его дело передали в Игарскую парторганизацию. В райком. Он должен был ехать. Без решения райкома его не могли уволить.

Сан Саныч боялся уезжать от Николь, вернувшись, он мог не найти жену и дочь. Сердце останавливалось, когда думал об этом, он был на пределе сил. Однажды вечером они сидели в темноте и молчали. Она достала из шкатулки и подала сложенный тетрадный листок.

– Что это? – напрягся Сан Саныч.

– Тут адреса двух моих приятельниц, если вдруг нас разлучат, через них мы сможем найти друг друга. Мария Егель – жена бригадира в Дорофеевске, хорошая женщина, обязательно ответит, а это Аля Сухова – санитарка, она здешняя, ты ее знаешь.

Белов молчал. Листок в руке чуть подрагивал.

– Я на всякий случай, я не отчаиваюсь, – заговорила Николь быстрым шепотом, – мы сейчас вместе, нас не трогают и слава богу, будем так жить. Я скоро смогу выйти на работу в больницу, главврач сказал, мое место за мной держат…

– Ты думаешь… ты чувствуешь что-то плохое?

– Я? Нет! Не плохое… но я все время чувствовала… как только в тебя влюбилась, мне тогда еще страшно стало. Думаешь, это мой ангел-хранитель? – она помолчала, рассматривая его. – Но видишь, почти два года прошло, а мы всё вместе! Может, тебе все-таки в Красноярск поехать?

– Да-да… – Сан Саныч думал о чем-то своем.

– Эти адреса перепиши в записную книжку… и еще куда-нибудь, – Николь пыталась улыбаться, прижималась к его руке.

Свет луны слабо пробивался к ним сквозь мутное плексигласовое оконце. Даже в полутьме палатки Сан Саныч чувствовал болезненность ее улыбки. Никогда раньше Николь не выглядела так жалко, и в этом был виноват он. А он ничего не мог сделать. Если бы ему дали много тяжелой работы, он бы засучил рукава и работал бы день и ночь, сказали бы переплыть вот прямо сейчас Енисей, он бы прыгнул и поплыл, он мог бы и утонуть, но все это были понятные задачи. То, что происходило с ним, не укладывалось в голове. Это было против правды, против здравого смысла, против их честной жизни и любви.