на грех, немцы устроили штаб. Ну, ее сразу и загребли как хозяйку за сотрудничество с немцами. Будто она могла противиться им!.. Они просто видят: хороший дом стоит — вот и заняли!.. А что она могла сделать?.. Получила Сибирь на 10 лет, и здесь, на поселении, когда мы с твоей мамой разошлись, я с ней сошелся. Верней, не с ней, а с ее коровой.

Я. Это как понимать?

Отец. А вот понимай, если захочешь. Я голодный, дохожу, мне скоро кранты, это ясно… И тут она, хоть и полька, а своя, интеллигентная женщина, портниха, труженица, руки золотые… У нее корова при доме… И дом, надо сказать, опять же, хороший, ну, не такой, конечно, как в Польше, но все же.

Я. Откуда дом у ссыльной поселенки?

Отец. Она обшивала всех жен начальников. И они ей платили наличманом. За все — за шубы, за платья, за кофты… сотни заказов были. Она одна как целое частное ателье работала. Построила за год дом, завела корову…

Я. И мужа-еврея.

Отец. Почему — еврея?.. Просто мужа.

Я. Который их обеих доил.

Отец. Почему обеих?.. Только корову. Зорькой ее звали. Это я. А она — Зоськой.

Я. То есть — работник в доме. Мужик, так сказать.

Отец. Ну, да. Конечно. Еще и мужик. А ты бы как на моем месте поступил?

Я. Не знаю.

Отец, Так знай: она меня с того света вытащила. Она и эта Зоська. Если б не они, я бы точно концы отдал. А ты катишь. Прямо как твоя мама. Вместо того, чтобы понять.

Год 1958-й. Я уже взрослый, студент Университета. Вдруг получаю письмо, заставившее меня вздрогнуть. Нет, не анонимка. Подписано человеком, которого я едва вспомнил.

Ну, конечно же, я не ответил, не вмешался — личная жизнь отца, как всякая личная жизнь, неприкосновенна. Я не имею права о чем-то спрашивать и уж тем более читать ему мораль. То, что в письме было названо «старческим угаром», заставило меня лишь улыбнуться, и всё. И, конечно, я не показал письмо маме. Не такой я был дурак, чтоб ей такое показывать!..

Папа, живи, как хочешь!

Мама, живи, как можешь!

Вы оба — любимые мои, самые дорогие люди на свете…

Марик, ты должен выручить своего отца, он совсем одурел на старости лет.

Дело в том, что он влюбился в зав. дет. садом, ужасная женщина Трофимова Раиса Ивановна.

Обалдел до того, что в марте взял с книжки 900 рублей для того, чтобы выслать тебе, а сам купил Раисе кулон за эти 900 рублей.

С Ольгой Конст. они разошлись, и она уезжает в Варшаву совсем. А Семен Михайлович женится на Раисе. Допустить этого нельзя.

Думаю, что старческий угар пройдет быстро и его место с вами дома.

Подумай, Марик, что предпринять, но выручить его надо. Напиши этой паршивой Раисе, чтоб она от него отстала. Что у него есть семья и его место возле жены, которой он многим обязан, и сына.

Адрес Р. И. Трофимовой: Калининград, ул. Томская, д. 7 кв. 7.

Ничего не пиши ему о моем письме, сделай все это нежно. Меня ты, наверное, помнишь: вы были у меня, когда ты приезжал.

Зиновьев Г.Н.

Перемена света.

Входит отец. С бутылкой водки и шампанским. Я вручаю ему букет цветов.

Я. С возвращением! (Обнимаю отца.)

Отец. А мама где?

Я. Она ушла. Придет попозже.

Отец. Понятно.

Я. Что тебе понятно?

Отец. Захотела оставить нас с глазу на глаз?.. Ох, Лида!.. Я ж тебя знаю и вижу насквозь.

Я. Мама тебя ждала.

Отец. Н-да.

Я. Ты не веришь? Сомневаешься?

Отец. Да нет, просто я живу… сегодняшним днем.

Я. Ты вернешься к нам?

Отец. А ты этого хочешь?

Я. Да. И потом… мне жалко маму.

Отец. И мне жалко… (короткая пауза), что все так получилось.

Я. Может, есть шанс поставить всё на старые рельсы?

Отец. Я с них не сходил.

Я (обрадованно). Так что мешает?

Отец. Видишь ли, сыночка… Хотя какой ты «сыночка»… Ты уже большой, тебе сейчас…

Я. Девятнадцать.

Отец. Хороший возраст. Хотя я был в девятнадцать — полный идиот. Я верил в то, во что категорически не надо было верить.

Я. В идею коммунизма?

Отец. Видишь ли, сама по себе идея коммунизма совсем не плоха — братство, равенство, свобода — чем плохо?.. Но на практике произошло что-то другое.

Я. До тебя это дошло?

Отец. Слишком поздно. Но я продолжаю верить.

Я. В идею коммунизма?

Отец. Только в идею.

Я. Теперь я понимаю, откуда слово «идеалист».

Отец. Знаешь что, сынок. Я тебя прошу об одном — будь осторожен. Ты комсомолец.

Я. Да.

Отец. Очень хорошо.

Я. Чего хорошего?

Отец. А что плохого?

Я. Все врут. Но я верю, продолжаю верить.

Отец. Во что?

Я. В социализм с человеческим лицом.

Отец. Хм… Как ты сказал?

Я. Могу повторить: в социализм с человеческим лицом. Это не мой термин. Я его вычитал в журнале «В защиту мира».

Отец. Ты его читаешь?

Я. Да. Это международное издание. На разных языках. Там совершенно иначе все преподносится, не так, как у нас.

Отец. Например, что?

Я. Например, Карл Маркс… Знаешь, это он сформулировал впервые: «казарменный коммунизм». Представляешь, сам Маркс, сам!.. Будто про нас.

Отец. Сказано точно. Но увлекаться этим особенно не стоит.

Я. Мы — дети двадцатого съезда. Слышал такое выражение?

Отец. Именно дети. Придется взрослеть.

Я. Что ты имеешь в виду?

Отец. Вот ты поступил в Университет, на факультет журналистики, да?.. Но там ведь надо идти в ногу.

Я. С кем?

Отец. С партией. Ты решил вступить в партию?

Я. Если предложат, вступлю.

Отец. Зачем?

Я. Чтобы изнутри можно было что-то изменить. Если большое количество честных молодых людей вступит в партию, партия преобразится.

Отец. А если не преобразится?

Я. Такого не может быть.

Отец. Ну, почему не может?.. Вдруг вас кто-то назовет вредителями.

Я. Меня?.. С чего?

Отец. Да ни с чего. Ни с того ни с сего.

Я. Этого никогда уже не произойдет. Время другое.

Отец. Понятно.

Я. Что тебе понятно?

Отец. Что ты — патриот. Это хорошо. Но чем… какими делами — не словами! — ты сможешь это подтвердить?

Я. Я?

Отец. Да, ты. Лично ты.

Я. Тебе интересно?

Отец. Очень интересно.

Я. Я вот… скоро