А: Ты полностью читала письмо, ты его помнишь?

Г: Да, оба.

А: Первое я не видел, а второе письмо депрессивное, грубо говоря. Оно очень грустное. Оно написано человеком, который давно разочарован в жизни.

Г: Он устал. Но тем не менее, если ты помнишь, там была такая фраза, что у него есть некоторые идеи и он бы очень хотел хоть как-то поучаствовать в процессах, идущих в стране. Он этим в последнее время и жил. Он все время со мной обсуждал: как, что. Он придумал это, он придумал то…

А: Мне Невзоров говорил, что Боря в последнее время сильно увлекался религией. Это так?

Г: Не в том смысле увлекался, в каком имел в виду Невзоров, скорее всего. Боря хотел сделать такую христианскую доктрину для страны…

А: То есть религию переделать, провести реформацию?

Г: Реформацию, да.

А: Понятно. Ну, у него ум создан для очень больших идей. В политике не получилось, надо заняться религией.

Г: У него были какие-то люди, которые писали эту реформу. У меня остались записки.

А: Православная реформация?

Г: Да, православная реформация. Заготовки есть, если кому-то будет интересно.

А: Это, конечно, очень любопытно. Для меня верить в то, что у Бориса была депрессия, очень трудно. В то же время я верю в английскую правоохранительную систему, и то, что англичане не смогли расследовать убийство, если это убийство, для меня удивительно. А может, я чего-то не понимаю.

А: Ты о чем-нибудь жалеешь? Что бы ты ему сказала, если бы увидела его сегодня? Мы же разговариваем с теми, кто ушел, все это знают по себе.

Г: Сейчас я жалею только о том, что он не видит детей, какими они стали. Вот этого мне жалко.

А: Ты ему все сказала, что хотела сказать?

Г: Не все, конечно, но очень многое я успела сказать. И я рада, что успела сказать многое.

А: Ты прожила вместе с ним фантастически интересную жизнь.

Г: И очень рискованную. Он подвергал опасности и нас в том числе.

А: А ты бы выбрала тихую жизнь с фермером?

Г: Ну, знаешь, все-таки даже в Англии уже было несколько покушений.

А: Почему об этом ничего не известно широко?

Г: Известно… Боря сам как-то об этом говорил в интервью. Ну, во-первых, он получал письма с угрозами. Во-вторых, я так понимаю, он все равно находился под наблюдением. А иногда приходили спецслужбы, говорили: “У нас есть сигнал, приехал человек. Надо делать то-то, то-то. Надо разделиться”.

А: Это было несколько раз, да?

Г: Да, несколько раз.

А: Какой Боря был муж и отец?

Г: Безответственный. Но детей он обожал. Он ими занимался, когда у него было настроение, когда ему это было очень интересно. Позволял им практически все. Арину[232] вообще просто обожал, она могла делать вообще все, что хотела.

А: Он еще был замечательным сыном.

Г: Да, с Анной Александровной они созванивались практически каждый день. Она обижалась, если он ей не звонил. Вся ее жизнь – это был Боря. Это была отдельная трагедия, когда его не стало, а она еще была жива.

А: Вы видели Бориса после того, как он покинул Россию?

Г: В начале 2000-х Боря часто прилетал в Штаты, и мы встречались. Однажды у нас с ним был интересный разговор. Он приехал с девушкой – это была уже не его жена Лена. А моя жена дружила с Леной, и нужно было сказать моей жене, что это другая девушка. Довольно-таки нетривиальный маневр, потому что она бы сразу подумала, что и я такой же.

Был очень интересный момент. Они вышли из самолета, мы идем втроем, и он мне говорит: “Слушай, сейчас за Марианной приедет парень, который тут живет, и они куда-то поедут, а мы с тобой – в клуб”. Я говорю: “Отлично, Борь, поедем в Beverly Hills Country Club, там посидим”. Я вижу – на машине подъезжает какой-то паренек, армянского происхождения, и он забрал Марианну. И Борис ей говорит: “Ты когда приедешь? Сегодня?”

Это было немножко необычно для меня. И, конечно же, требовались объяснения от Бори, и он понимал, что нужны объяснения. Мы поехали в Beverly Hills Country Club, сели там. И он мне говорит: “Ты видишь, она меня не любит”. Я говорю: “Ну да”.

Вот такой был разговор. Он, наверное, исходил из того, что когда он был не у власти, то не пользовался большим успехом у женщин. В нем, наверное, сидело глубоко то, что мы называем low self-esteem[233]. Может быть, это и была его мотивация.

Он говорит: “Понимаешь, Витась, как я действую? Я их влюбляю в себя. А потом, когда они влюблены, они мне больше уже не нужны”. И я говорю: “Борь, такое впечатление, что это займет много времени. Ты бы лучше улучшил свои отношения с Путиным”.

Я знал о его продвижениях в России и о том, что он выпал из фавора у Путина. Боря мне сказал, что он написал письмо – они что-то сказали о Путине в связи с катастрофой с “Курском”. Они его обвиняли в том, что он не помчался на место событий из Сочи. Я говорю: “Боря, а зачем тебе это надо-то? Он сам принимает решения”. Он говорит: “Не-не-не, мы должны взять ответственность”. И я понял, что он сошел с ума.

А: А раньше такого ощущения не было?

Г: Не было… Но он мне рассказывал такие интересные вещи, что он был с кем-то в Белом доме и разговаривал с Клинтоном, и они Клинтону сказали, что следующим президентом будет Путин. Боря там был, то есть он серьезно занимался этим выдвижением, по-видимому. Как его угораздило вдруг разругаться?

А: Вы знали двух его жен – Галю и Лену. Как вам кажется, на него жены влияли?

Г: Да, я знал их. Не влияли никак. Ни одна, ни другая не влияла. То есть Галя вообще особенной роли не играла, а Лена – да, играла. Тот факт, что он пригласил ее на переговоры с Мердоком, о чем-то говорит. Если бы он знал, что она полная дура, она бы там не сидела, я думаю. Но никакого влияния на него они не имели – таково мое впечатление, Петь.

Вот еще штрих: мы приехали в последний раз к нему домой на его день рождения, сели втроем в таком красивом месте – Миша[234], Боря и я за столом. Хотя Лена была в доме с детьми, ее не позвали. Это было уже очень симптоматично: она была отодвинута. Но потом она вошла, и я сказал: “Леночка, садись”. Он так на нее посмотрел… и она не приблизилась. Вот такие были взаимоотношения необычные, я бы так сказал.