А Борис просто создавал себе площадку для игры. И это для него было самое важное. Все, что его интересовало, – чтобы ему было интересно, чтобы он получал удовольствие от жизни. Он собирал ощущения. У него “Парфюмер” Зюскинда был одной из книжек, которые он любил и уважал. Ему все было ясно про этого человека, который коллекционировал запахи, ощущения.

А: Действительно, его при этом совершенно не занимало, что испытывают окружающие. Почему-то он считал, что у него есть такое барское право, я уже не знаю – наследственное, биологическое, какое?

Ф: Может быть, даже физиологическое. Он такой эталон эгоиста. Ничего, кроме собственных ощущений, его не интересовало. Он все время искал для себя эту площадочку для игры, и эта шагреневая кожа, где он мог играть, все время сокращалась. Начал с огромной России, потом попробовал чуть-чуть в Грузии – не получилось, попробовал в Украине – не получилось. Когда никаких площадок не осталось, я так понял, что он пытался создать себе площадочку в Белоруссии. Но там особо создавать было нечего, потому что Лукашенко сидит твердо.

А: Борис играл в игру, чтобы стать мостиком между Лукашенко и Западом. Это было против России, скорее всего.

Ф: Может быть. Я в этом не участвовал. Но один смешной разговор про Белоруссию у нас был. Как раз в первую поездку из Москвы в Минск Борис вдруг стал обсуждать российско-белорусский конфликт, скорее потенциальный, чем реальный в то время. Он сказал: “Я вообще не понимаю… Все же дороги идут через Белоруссию. Поставил бы Лукашенко шлагбаум, и ни один российский грузовик не проедет, пока таможенную пошлину не заплатят. Белоруссия станет богаче Швейцарии”.

А: Он плохо географию знал.

Ф: Это из серии о безответственных упрощенцах.

Последние два-три раза мы виделись в Израиле, и, конечно, это во многом был уже другой Борис. Он действительно – в кавычках или без кавычек – обнищал. Вместо двух-трех машин, которые его всегда поджидали, уже была какая-то одна несчастненькая машинка, один охранник вместо трех. Все было уже не так. Было ощущение, что он уже потерян и расстроен. И вот в этот период сказать, что это был прежний счастливый Борис, я не могу.

С точки зрения политической, он не очень адекватно воспринимал свое поражение в противостоянии с Путиным. И в какой-то момент ему стало ясно, что он проиграл. На самом деле ему это стало ясно еще в 2004 году.

А: После выборов 2004 года, вы считаете?

Ф: Я это не считаю, а знаю, потому что в 2004-м Борис прекратил финансирование всех своих политических проектов. Он сказал: “Ну, знаешь, это как стоять и о бетонную плиту биться головой. Люди на это смотрят и думают: ты что, дурак, что ли, уже видно, что стоит бетонная стена”.

Потом был некий всплеск активности, вызванный убийством Литвиненко. Это конец 2006 года. Потом была смерть Бадри, 2008 год. А потом длинное-длинное дело против Абрамовича, которое было, в общем, бесперспективным. Я Борису высказывал свое мнение на этот счет, но не то чтобы кого-то оно интересовало, как обычно.

А: По поводу Березовского и России: у него, конечно, были глубоко национальные черты. С одной стороны, умение обманывать себя – очень русская черта. Такая счастливая эйфория, а с другой стороны, потом глубокое разочарование и глубокая депрессия, которая заканчивается плачевно. Россия как страна впадала в депрессию и в глубокое разочарование, а были периоды страстной эйфории – к примеру, в начале 1920-х, когда происходило что-то новое, а ужасов еще не было. Вот этот эмоциональный перехлест, мне кажется, очень Березовского сближает и с еврейством.

Ф: У Бориса на самом деле не было ответственности за то, что он сделал.

А: Это еще одна очень важная тема. Абсолютная безответственность, верно.

Ф: Я считал, что он по всем правилам игры должен считать себя ответственным за то, что произошло. Но это было не так. Он все равно считал, что это произошло, потому что не сделали так, как он хотел.

А: Действительно, Борис Абрамович был человек совершенно безответственный.

Ф: Ну, поскольку мы уже определили, что он был абсолютным эгоистом, на самом деле из этого все и следует. Ему в общем-то было плевать на весь мир, так, упрощенно. За пределы земного шара выходить не будем в рамках нашего небольшого интервью, но вот на весь мир ему было абсолютно плевать, кроме себя самого.

И в этом смысле, конечно, для меня тоже загадка, почему он решил покончить с собой. Первое интуитивное ощущение у меня было такое же, как у вас, – это невозможно. Естественно, были какие-то звонки от журналистов, и я абсолютно искренне говорил, что это невозможно, слишком он любил жизнь. Потом я подумал, что это такая демонстрация: “Раз вы все со мной так поступаете, я вам сейчас отомщу”.

А: Это глубокое объяснение. Отношения с миром. Мир не понял, не оценил. С одной стороны, мнение людей не очень волновало Бориса, потому что он сам по себе. С другой стороны, у него было желание, чтобы его любили. Это вещи не вполне сочетаемые.

Ф: Ему важно было, чтобы его любила элита, или те люди, которых он считал элитой. Ему было важно, чтобы его любили люди из его списка. Но этот список он вполне для себя, в общем, быстро менял и просто вычеркивал из списка людей. Мне кажется, Борису важно было, чтобы про него писали, чтобы про него помнили, чтобы о нем говорили.

А: Это морально оправдывает то, что мы делаем эту книгу о Березовском. Мы ведь расскажем много нехорошего, но для него главное было, чтоб про него говорили.

Ф: К разговору про мою книжку: с какого-то момента стало ясно, что пока Березовский жив, писать вообще ничего нельзя. Потому что за эти годы общения узнаешь очень много про человека…

А: У меня та же самая проблема. И непонятно, что можно писать, а что нельзя. Например, что можно писать про девушек, а чего нельзя писать про девушек. Для него это была важная часть жизни – девушки.

Ф: Я думаю, что для него это была самая важная часть жизни, просто самая важная часть.

Я не знаю, правдива эта история или нет, но история, как она была мне рассказана, заключается в следующем. У Березовского была вилла во Франции, а на соседней вилле жил Хонеккер. Во время прогулки Березовский вдруг видит Хонеккера, они знакомятся и разговаривают. И Хонеккер его спрашивает: “Господин Березовский, а что вас в жизни больше всего интересует?” Борис начинает ему вешать какую-то лапшу на уши про всеобщее счастье человечества. На что Хонеккер ему говорит: “Да перестаньте, господин Березовский! Понятно же, что всех нас больше всего на свете волнуют девочки”.

А: Это говорит 80-летний Хонеккер?

Ф: Рассказываю историю так, как она была рассказана. Может быть, в этой истории есть что-то выдуманное[228]. Иногда Березовский почему-то забавлялся вот такими явно выдуманными историями.