кто сумел сплести историю своего обращения в большевизм с эпосом пролетарского освободительного движения, претендовали на незаурядный престиж гениев революции. Выяснилось, что достоинство политических доктрин зависит от биографии. Вожди неустанно подчеркивали свою преданность миссии пролетариата, свое умение ориентироваться при помощи марксистского компаса. Во что верил тот или иной партийный вождь в 1917 году – или в 1903‐м и в 1905‐м, – стало не менее важно, чем его сегодняшние политические или экономические предложения.

Участники внутрипартийных дискуссий соглашались, что мериться надо по Ленину, который установил стандарты исторического дальновидения. Сталин утверждал на вечере кремлевских курсантов 28 января 1924 года: «Ленин был рожден для революции. Он был поистине гением революционных взрывов и величайшим мастером революционного руководства»[1041]. «В довольно широких кругах в нашей партии, да и за ее пределами обычно считается бесспорным, – отметил Бухарин на торжественном заседании Коммунистической академии 17 февраля 1924 года, – что Владимир Ильич представлял из себя несравненного и гениальнейшего практика рабочего движения…»[1042] «Ленин всегда готовил завтрашний день, утверждая и укрепляя сегодняшний, – соглашался и Троцкий. – Его творческая мысль никогда не застывала, а бдительность не успокаивалась»[1043]. Оценивая себя на фоне этой гигантской фигуры, каждый из участников борьбы за наследство не мог не признаться, что в какой-то момент он с Лениным не соглашался. Не все вызовы вождю были, однако, одинаковы. Некоторые были единичные, другие повторялись или были вовсе умышленными. Некоторые говорили о кратковременном недопонимании вождя, другие указывали на серьезный уклон, если не ересь.

Новый виток внутрипартийной борьбы произошел после публикации третьего тома произведений Троцкого. Посвященный 1917 году, он включал в себя доклады, речи и статьи, свидетельствовавшие об исключительно важной роли Троцкого на этом решающем для судьбы революции этапе. Вступительная статья Троцкого «Уроки Октября» напоминала, что Сталин в то время был второстепенной фигурой, а Каменев и Зиновьев вообще выступали против вооруженного восстания, – автор стремился развенчать версию о том, что Каменев и Зиновьев были соратниками Ленина при подготовке Октябрьского переворота. Героем статьи был Ленин, а себя Троцкий представил как второго в партии. «Перед нами встает не только образ почившего вождя, но и образ сплетавшегося с ним в годы революции его теоретического сподвижника», – писали о Троцком[1044]. На фоне Ленина он представлялся как «в своем роде primus inter pares»[1045]. Нарком образования Луначарский даже находил Троцкого еще «более ортодоксальным, чем Ленин»: «…Политический путь Троцкого как будто несколько извилист; он не был ни меньшевиком, ни большевиком, искал средних путей, потом влил свой ручей в большевистскую реку, а между тем на самом деле Троцкий всегда руководился, можно сказать, точным правильным революционным марксизмом»[1046]. В этой версии событий 1917 года Ленин и Троцкий думали одинаково и действовали в тандеме: оба были последовательными борцами за превращение демократической революции в социалистическую.

По сути дела, концепция перманентной революции Троцкого приравнивалась к линии Ленина, согласно которой буржуазно-демократическая революция перерастала в социалистическую и распространялась по миру. Согласно Троцкому, в относительно развитых странах, таких как Россия, в которых совсем недавно начался процесс индустриализации и развития пролетариата, возможно было перейти прямо к социалистической революции ввиду исторической неспособности буржуазии осуществить буржуазно-демократические преобразования[1047]. «Через теорию „перманентной революции“ был прямой путь к ленинизму, в частности, к апрельским тезисам 1917 г.», – утверждал Троцкий[1048].

Больше всего препятствий Ленину чинил Каменев, но и Зиновьев не отставал. Троцкий рисовал Каменева как «правого» большевика, стремившегося к превращению России в демократическую республику и желавшего отложить социалистическую революцию в стране на неопределенное время. Ну а «нерешительность», якобы заложенная в характере Зиновьева, еще раз дала о себе знать во время недавних событий в Германии. Председатель Коминтерна провалил революции в Европе, и его пресловутая нетвердость принуждала российский пролетариат мириться с НЭПом.

Триумвиры, естественно, отклоняли версию Троцкого и рисовали сомнения Каменева и Зиновьева осенью 1917 года как всего лишь «кратковременное заблуждение». Зиновьев признался, что, если бы Ленин его не образумил, «даже кратковременные разногласия в столь ответственный момент могли иметь серьезные последствия»[1049]. Но Зиновьев также помнил заявление Ленина, что «нечего припоминать преодоленные ошибки»[1050]. «Партия в свое время сурово осудила ошибки Каменева и Зиновьева, – писал секретарь ЦК ВКП(б) Евдокимов, – но расценила их как случайные и поставила этих товарищей на ответственные посты. Ошибки этих товарищей не связаны были с их прошлым. Они не повторяли их потом ни в малейшей степени за все время революции»[1051]. Сталину тоже было в чем признаваться: его статьи в «Правде» проповедовали антиленинскую позицию поддержки Временного правительства, восхваляли эсеро-меньшевистское руководство Совета рабочих и солдатских депутатов. Сталин сам признал, что он пришел к лозунгу «Вся власть Советам!» только после Апрельских тезисов Ильича[1052].

Ошибки Каменева, Зиновьева и Сталина были кратковременными и случайными, а ошибка Троцкого, новичка в лагере большевиков, имела другие качества – так, по крайней мере, утверждали многие историки середины 1920‐х годов. В ответ на критику поведения вождей ЦК в революционный год они предпринимали систематические попытки заострить внимание на теоретических и политических столкновениях Троцкого с Лениным, желании первого сохранить личную и мыслительную автономию до революции[1053]. Бухарин подчеркивал, что, концентрируясь на днях и месяцах, предшествовавших октябрьскому перевороту, Троцкий оставлял в стороне тот факт, что Ленин репетировал свои блестящие политические ходы до 1917 года. Если бы большевики прислушались к Троцкому во время этого инкубационного периода, Октября бы не произошло[1054].

«Литературная дискуссия» началась 2 ноября 1924 года, когда в «Правде» была опубликована статья Бухарина под названием «Как не нужно писать историю Октября». Бухарин назвал позицию Троцкого «кривым зеркалом партии», которое искажает «действительную партийную историю»[1055]. Вскоре на страницах «Правды» появились статьи Зиновьева, Каменева и Сталина, утверждавших, что «Уроки Октября» Троцкого – это фальсификация истории революции, «ревизия ленинизма»[1056]. В ходе «литературной дискуссии» впервые были использованы ругательные замечания Ленина в адрес Троцкого. Вспоминались давнишние пререкания вокруг газеты «Искра», более свежие споры о Брестском мире и еще многое произошедшее между ними. При этом цитаты использовались так, чтобы создать впечатление, что они сохранили актуальность и сегодня[1057]. Широкая огласка метаний Троцкого между меньшевиками и большевиками, его обличительные статьи 1905–1917 годов, пропитанные чувством интеллектуального превосходства, тоже оттолкнули от него немало сторонников[1058]. Особую лепту внесли два письма: Н. С. Чхеидзе в 1913 году и М. С. Урицкому в 1915 году. В них Ленин назван «профессиональным эксплуататором всякой отсталости в рабочем движении», а его