какой-то прусский генерал», – заметил однажды Жан-Люк Нанси Деррида[1213]. Именно в США этот аспект получил развитие, прежде чем распространиться и на весь остальной мир. Для автора Limited Inc. все университеты давно уже делятся на дружеские и вражеские. Например, он заставит себя несколько лет упрашивать, прежде чем прочтет большую лекцию в Стэнфорде «Будущее гуманитарных наук и искусств в высшем образовании», из которой получится книжка «Безусловный университет»[1214]. Зато он очень активен в Чикаго, где много союзников: в университете он с удовольствием имеет дело с Томасом Митчеллом и Арнольдом Дэвидсоном, редакторами журнала Critical Inquiry, в католическом Университете Де Поля его верные переводчики и друзья – Майкл Наас и Паскаль-Анн Бро. Также важны для него Бостонский колледж, где преподает Джон Саллис, и особенно Университет Вилланова близ Филадельфии. Джон Д. Капуто создает там в 1994 году факультет континентальной философии, где работам Деррида уделяется особое внимание: он участвует в дне открытия, на котором состоялся круглый стол, впоследствии опубликованный под заглавием «Азы деконструкции» (Deconstruction in a Nutshell)[1215].

Конечно, эта университетская картография не застыла раз и навсегда. Как уточняет Нанси, «он везде видел сражения, которые предстоит провести, укрепления, которые надо взять, и союзы, которые надо завязать или укрепить. Ему было очень важно отправить нас в Америку, Филиппа, Сару и меня, и он предложил Иву Мабену, главе бюро культурных миссий в Министерстве иностранных дел, оформить для нас приглашение. Бесспорно то, что он пытался создать в США и Канаде сеть. В рамках этой работы ему было важно поддерживать связи с некоторыми потенциальными союзниками, даже если в интеллектуальном смысле не все они были первой величины. Он знал, что для развития деконструкции ему требуется много передаточных пунктов»[1216].

В знаменитой статье «Как стать самым важным французским философом: случай Жака Деррида», опубликованной непосредственно перед историей с де Маном, социолог Мишель Ламонт попыталась проинтерпретировать американскую карьеру Деррида в категориях методического завоевания культурного рынка[1217]. Этот почти военный взгляд на вещи стоило бы уточнить. Конечно, Деррида действовал в США гораздо более умело, чем во Франции, но, судя по всему, особенно выгодным для него оказалось совпадение некоторых благоприятных факторов, так что деконструкция, получается, пришлась на удачный период. Главное же – его успех не стоит преувеличивать. Хотя представление о деконструкции проникло даже в бытовой язык, а имя Деррида приобрело в Америке огромную известность, его труды здесь никогда не выходили за пределы академии. Ни одна из его работ не стала настоящим бестселлером. Только спустя многие годы продажи «О грамматологии» достигли наконец 100 тысяч экземпляров. Другие его работы в английских переводах, публиковавшиеся всегда в академических изданиях, продавались по 5-30 тысяч экземпляров, что является весьма достойным результатом, значительно превышающим французские продажи, но это далеко не массовый рынок. И хотя Деррида в США мог рассчитывать на поддержку многих университетских изданий – Glyph, Substance, Boundary 2, Critical Inquiry, – в большой культурной прессе отношение к нему было скорее враждебным. Всегда очень плохо относились к нему Times Literary Supplement и еще хуже – New York Review of Books[1218].

Нельзя, однако, пренебрегать некоторыми фольклорными элементами, которые могли появляться из-за моды на Деррида. В книге French Theory Франсуа Кюссе рассказывает о том, что некоторые журналы по дизайну предлагали своим читателям «деконструировать понятие сада», а один супергерой из комикса имел дело с «Доктором Деконструкто»; в журнале Crew расхваливали «пиджак Деррида» и «костюм-деконструктор»[1219]. В разгар «Моникагейта» даже Билл Клинтон воспользовался деконструкцией для своей защиты. Когда его обвинили в том, что он солгал, утверждая, что у него не было сексуальных отношений с молодой стажеркой, президент ответил: «It depends what „is“ is» («Это зависит от того, что значит „были“»), что является типично дерридеанским высказыванием.

Самого автора «Почтовой открытки» некоторые поверхностные отклики на его творчество скорее раздражают. Ему совершенно не понравился фильм Вуди Аллена «Деконструкция Гарри», вышедший на экраны в 1997 году. Ссылка на деконструкцию, которая, что симптоматично, исчезла в названии французской версии – «Гарри в раздрае» (Harry dans tous ses états), с его точки зрения, является лишь предлогом для легковесной сатиры на университетский мир. Во время своего визита в Стэнфорд Деррида заявил, что его раздосадовало, как тут применяют деконструкцию. Повышая голос, чтобы защитить слово, словно бы это был его ребенок, он сказал: «…такое применение деконструкции я посчитал своего рода эксплуатацией. В конце фильма студентка использует этот термин как стереотип, чтобы разрушить его, подорвать, сделать вульгарным»[1220]. Не это ли то, что называют платой за славу?

Глава 7

Призраки Маркса. 1993–1995

В феврале 1990 года Жак Деррида впервые в жизни отправился в Москву. За несколько месяцев до этого была разрушена Берлинская стена, а СССР был на грани развала. Деррида читает лекцию в Москве не о ком-нибудь, а о Марксе, и эта провокация, вполне в его стиле, вызвала некоторое недовольство. Через несколько недель в Ирвайне, упоминая об этой поездке и анализируя весьма специфический литературный жанр, коим является возвращение из СССР, Деррида специально поясняет, какая у него всегда была позиция:

[Х]отя я никогда не был ни марксистом, ни коммунистом, stricto sensu, хотя в моем юношеском увлечении Жидом я уже в возрасте 15 лет (в 1945 году) прочитал его «Возвращение из СССР», которое не оставило никакого сомнения в том, что касается трагической неудачи советской Революции, и которое до сих пор представляется мне замечательным произведением, крепко сбитым и трезвым; хотя позднее, в 50–60-е годы, в Париже, мне приходилось (что было нелегко) сопротивляться теоретико-политическому запугиванию сталинистского и неосталинистского толка в моем ближайшем личном и интеллектуальном окружении, – все это никогда не мешало мне в духе надежды и ностальгии разделять что-то от безоружной страсти или инфантильного воображаемого Этьембля, от его любовной привязанности к советской Революции. Я ощущаю волнение, когда слышу «Интернационал», я дрожу от возбуждения и всегда в таких случаях испытываю желание «выйти на улицу», чтобы бороться с Реакцией… Я не смог бы описать, чем было мое первое путешествие в Москву в самый разгар перестройки, если бы я не сказал по меньшей мере пару слов об этом революционном пафосе, об истории этого аффекта и этой привязанности, от которой я не могу, да, по правде говоря, и не хочу полностью отрекаться[1221].

Через два года Бернд Магнус и Стивен Кулленберг просят у него прочитать вводную лекцию на международной