Сартра, ангажирование, с его точки зрения, остается «прекрасным словом, по-прежнему совершенно новым». И как он утверждает по случаю 50-летия журнала Temps modernes, важно «сохранить или реактивировать формы этого „ангажирования“, меняя его содержание и стратегии»[1239].

Идея «Парламента культуры» была предложена Бурдье еще осенью 1991 года на Симпозиуме европейских литератур в Страсбурге. В июле 1993 года после убийства алжирского писателя Тахара Джаута около 60 авторов, включая Деррида и Бурдье, призывают к созданию международной организации для поддержки по всему миру писателей и интеллектуалов, ставших жертвами преследования. Встреча, на которой принимается решение о создании Международного парламента писателей, проходит в Страсбурге с 4 по 8 ноября 1993 года. В ее подготовке принимают активное участие Жан-Люк Нанси вместе с Филиппом Лаку-Лабартом и страсбургский политик Кристиан Сальмон. Среди гостей – Сьюзан Зонтаг и Эдуард Глиссан, а также Тони Моррисон, недавно получившая Нобелевскую премию по литературе. Однако 7 ноября ход мероприятия меняется вследствие «неожиданного» появления Салмана Рушди, прибывшего с серьезной охраной: это его третье появление на публике во Франции после того, как в феврале 1989 года против него была объявлена фатва. Деррида и Бурдье участвуют вместе с ним в дискуссии в прямой трансляции на канале Arte, по окончании которой они остались очень недовольны, поскольку модератор, как им показалось, придерживался слишком уж катастрофической интерпретации событий. Это не помешает им в течение нескольких лет следить за судьбой Международного парламента писателей, хотя впоследствии они предпочтут ему создание нескольких «городов-убежищ».

В том же июле 1993 года Деррида поддерживает Призыв к бдительности, опубликованный в Le Monde по инициативе Мориса Оландера. С точки зрения подписантов, слишком многие писатели и интеллектуалы в последнее время сотрудничали с изданиями, связанными с ультраправыми, такими как Krisis, способствуя их легитимации или привыканию к ним[1240]. Им представляется важным заново утвердить ту красную линию, за которую нельзя заходить. Призыв этот приведет, в частности, к тому, что Морис Бланшо порвет отношения с Брюно Руа и издательством Fata Morgana после выхода в нем книги Алена де Бенуа, автора, связанного с ультраправыми[1241].

Особенно Деррида волнует трагическая ситуация алжирского народа, попавшего в ловушку терактов, устраиваемых FIS (Исламским фронтом спасения), и жестоких репрессий со стороны действующей власти. В начале 1994 года он подписывает Призыв за установление гражданского мира в Алжире, а 7 февраля 1994 года выступает в большом амфитеатре Сорбонны на собрании с целью поддержать алжирских интеллектуалов. Начинает он с напоминания о своей «любви к Алжиру, смешанной с болью», «которая, хотя и не является любовью гражданина… то есть патриотической привязанностью к национальному государству, тем не менее является тем, что в данном случае не позволяет [ему] разделять сердце, мысль и политическую позицию»[1242]. Сколь бы сложной и запутанной ни была ситуация, Деррида не желает отказываться от каких бы то ни было своих обычных требований. Он методически анализирует сами термины Призыва, чтобы попытаться выявить, что, собственно, означают в алжирском контексте такие слова, как «насилие», «гражданский мир» и «демократия». Особенно ему важно напомнить, что, хотя «голосование, конечно, – это еще не вся демократия… без него, без этой формы и этого подсчета голосов демократии не бывает»[1243].

Поддержка алжирцев означает во Франции вполне конкретные шаги. Вместе с Пьером Бурдье и Сами Наиром Деррида, обычно столь внимательный к букве закона, на этот раз не боится призвать к «гражданскому сопротивлению» таким законам об иммиграции и гражданстве, как недавно принятые законодательные акты, касающиеся алжирцев. 25 марта 1995 года во время манифестации в Нанте за право на визы он впервые выступает как активист. «Я оказался там, меня вытолкнули, подняли – это была не бочка, но высокая платформа, – чтобы я выступил перед толпой за алжирских эмигрантов», – расскажет он позже[1244]. В тот же день, нисколько не отступая от своей позиции, Деррида напоминает, что в 1993 году Франция выдала 290 тысяч виз алжирцам, а в 1994 году – в три раза меньше. Он обличает «это закрытие границ перед носом у алжирцев, которые живут в аду, где в 1994 году случилось по меньшей мере 30 тысяч убийств».

Чем больше людей убивают в мире, тем больше Франция, кто бы ею ни руководил, левые или правые, взирает на эту резню с позиции далекой и брезгливой наблюдательницы. Французское правительство настолько хорошо осознает недопустимость ситуации, что хочет запретить обнародование количества виз, которые выдали и в которых отказали. Не значит ли это, что оно настолько стыдится своей политики?[1245]

Деррида, который слишком много размышлял о письме и материальном носителе записи, разбирает все аспекты слова «sans-papiers» («нелегалы»), составляющего центр той борьбы, которая постоянно занимает его в 1990-х годах, одной из тех, что постепенно отдаляют его от Французской социалистической партии, с его точки зрения, в этом вопросе слишком боязливой[1246][1247]. Тем, кто удивляется, что он выступает по вопросам такого толка, пусть и не так громогласно, как Бурдье, он отвечает, что не чувствует никакого разрыва между своими текстами и ангажированностью, видит «лишь разницу в ритме, способе речи, контексте»[1248]. В большом интервью, данном Cahiers de médiologie, он весьма убедительно объясняет, что право и бумаги абсолютно неразделимы: «Так же, как официальный адрес и имя, „свой дом“ предполагает „бумаги“. „Sans-papiers“ – это тот, кто вне закона, не-субъект права, не-гражданин или же гражданин иностранной страны, которому отказывают в праве, предоставляемом на бумаге, посредством визы или документа о пребывании, печати или штампа»[1249].

Между философской работой Деррида и его политическими сражениями формируется все больше перемычек. Гостеприимность – предмет его семинара 1995–1997 годов становится постоянной темой, одной из тех, с которыми будут чаще всего связывать его имя. Дело в том, что принцип гостеприимства сосредоточивает в себе «предельно конкретные задачи, в наибольшей мере способные связать этику с политикой». Деррида подтверждает это в своей лекции, название которой само по себе составляет отдельную программу: «Космополиты всех стран, еще одно усилие!».

Гостеприимство – это сама культура, это не одна этика из многих. Поскольку она касается этоса, а именно жилища, дома, места семейной жизни, как и способа существовать в нем, способа соотноситься с собой и с другими, с другими, как со своими или как с чужими, этика – это гостеприимство, она по своему объему полностью совпадает с опытом гостеприимства, как бы его ни открывали или ограничивали[1250].

Наряду с политикой другой сферой, которая занимает