ИХ БЫЛО ЧЕТВЕРО[328]

В изданной в прошлом году юбилейной брошюре «Корниловцы» в отделе «Корниловская артиллерия» при описании подвигов офицеров-артиллеристов почему-то не было упомянуто о геройском подвиге четырех офицеров второго орудия Первой Корниловской батареи.

В связи с пятидесятой годовщиной боя, в котором погибли эти офицеры, мне и хотелось бы заполнить этот пробел.

В конце сентября 1918 года корниловцы, отступив от станицы Невинномысской, остановились и закрепились в станице Темнолесской. Эта станица находилась в юго-восточной части Кубанской области, на границе Ставропольской губернии, и была расположена на высокой горной террасе с глубокими, крутыми склонами, на западе – в сторону ст. Невинномысской и на юге – в сторону бедного селения Голопузовка. С этих точек открывается красивый вид на окрестности.

На восток от станицы местность уже иная, слегка пологая, а на север, наоборот, имеет небольшой подъем. Туда вела дорога в город Ставрополь через станицу Татарскую, дорога, по которой в прошлом столетии двигались как армия, так и отдельные лица из России на Кавказ и обратно. На самой вершине подъема был небольшой лесок.

Как известно, в 1918 году артиллерия Корниловской дивизии действовала поорудийно, как самостоятельная боевая единица, придаваемая какой-либо части пехоты; это при наличии слаженности в работе орудийного расчета и легкой маневренности давало большой боевой эффект орудия.

26 сентября 1918 года (по ст. стилю) наше второе орудие неожиданно было вызвано на западную окраину станицы, и мы увидели вдаль цепь конных; по-видимому, это была разведка красных.

Выпустив по ним несколько шрапнелей, мы увидели, как конные повернули и умчались. Значит, нужно ожидать в скором времени атаки с их стороны, решили мы и вернулись обратно.

Наш орудийный расчет в это время, включая и командира орудия, состоял из семи человек: двух штабс-капитанов, поручика, двух подпоручиков и двух прапорщиков – меня и другого, исполнявшего обязанности наводчика; я же был четвертым номером (основной моей обязанностью было изменять направление орудия, передвигая лафет орудия в горизонтальном направлении по указанию наводчика).

Фамилий своих соратников я не помню, кроме одной – поручика Бакунина. Мы его звали «папашей»; жена его работала сестрой милосердия в лазарете станицы Тихорецкой.

Вместо командира орудия, капитана Мутсо[329], уехавшего в Ставрополь, нами временно командовал один из штабс-капитанов. В ту ночь, то есть в ночь на 27 сентября, весь наш расчет спал в одной комнате на полу.

И вот рано утром нас неожиданно разбудил дневальный криком: «Тревога!» Мы быстро оделись и – на улицу, а там уже слышна была ружейная трескотня. Запряжка ждала готовой, и мы мчимся, по направлению выстрелов, на восточную окраину станицы.

Надо сказать, что в это время почти каждый день по утрам стоял густой туман, который часам к девяти расходился.

Выскочили мы из станицы, но через минуты две были задержаны офицером-корниловцем:

– Я командир роты, моя цепь недалеко, очень прошу открыть огонь, необходима поддержка.

Отъехав немного в сторону, быстро снимаемся с передка, вынимаем лотки со снарядами, отсылаем передки в укрытие в станицу и… теряемся…

– Куда стрелять, ведь ничего же не видно, – обращается командир орудия к корниловцу.

– Ничего, ничего, открывайте огонь, это крайне необходимо для моральной поддержки. Цепи наши не дальше версты, – крикнул тот и скрылся в тумане.

Даем несколько выстрелов с большими интервалами: снарядов не так много, а стрелять «на авось» не принято, ибо есть правило: «не вижу – не стреляю».

Стали посвистывать пули… По дороге потянулись легкораненые… Провели какого-то офицера, видно, как крепко держат его за руки и успокаивают. Слышен его истерический крик: «Брата убили, брата моего убили, пустите, отдайте винтовку, я отомщу!»

Свист пуль усиливается, иногда слышится звук рикошетов.

Бесцельная стрельба нас нервирует… Подбегает уже знакомый нам командир роты и кричит:

– Имейте в виду, цепи отходят!..

Но мы это видим теперь и сами. Туман рассеивается, и, как в театре после поднятия занавеса, перед нами открылась вся картина.

Шагах в трехстах впереди – медленно отходящие цепи корниловцев, а за ними наступающие цепи противника, за которыми группируется конница, очевидно в ожидании атаки.

Ясно, что при таком положении необходимо сменить позицию, оттянув орудие назад, и командир орудия уже собрался меня послать за передком, но тут к нам неожиданно прискакал наш командир батареи, полковник Королев[330].

Одобрив решение о перемене позиции, он сам вызвался прислать наш передок и умчался обратно в станицу. Но мы, не теряя времени, ведем интенсивный огонь по цепям противника.

Выстрелы чередуются спокойно и четко, каждый хорошо знает свое дело. Становится жарко, сбрасываем шинели…

Доносится крик: «Пулемет слева!» Это кричат наши и показывают влево, но мы и сами заметили, орудие уже направлено в ту сторону.

Первый разрыв шрапнели – недолет. Второй – удачнее… Пулеметная тачанка повернула назад и помчалась. Шлем вдогонку третий снаряд. Пулеметной тачанки больше не видно.

Переносим огонь опять на цепи противника. Стрельбе мешает близость своих цепей.

Но вот сзади послышался лошадиный топот. Это мчится передок нашего орудия. Надо сниматься с позиции. Приготовились к прицепке орудия, но в тот момент, когда передок развернулся и подкатил к орудию и нам осталось только надеть хобот на шкворень передка, правая коренная падает как подкошенная, судорожно забившись и захрапевши, горло, шея и голова в крови! Чтобы прекратить мучения, командир орудия пристрелил ее из нагана, а оба подпоручика бросились освобождать из-под убитой лошади упряжь.

Это очень трудно сделать, тем более что коренная лошадь была очень грузной. Снять натянутые как струны постромки, вытащить упряжь и запрячь, вместо убитой, лошадь командира орудия – на все это нужно время.

Откатываем орудие в сторону от убитой лошади, чтобы дать возможность упряжке вновь заехать к орудию, а пока ведется перепряжка, открываем вновь огонь по цепям противника.

Я перетаскиваю снаряды и наши шинели на новое место и наблюдаю за упряжкой. Ее удалось как-то поставить в продольное положение к фронту. Это хорошо, так как уменьшает площадь поражения, но плохо то, что передняя правая лошадь стала чересчур нервничать: становится на дыбы и переступает постромки, видно, что чем-то напугана, а может быть, и ранена. Да и остальные лошади не стоят спокойно. Это и немудрено: наши цепи лежат почти на линии нашего орудия. Сказывается и присутствие убитой лошади.

Вижу, как один из подпоручиков отбежал в сторону, присел и начал перевязывать ногу, а потом заковылял в станицу. Через некоторое время другой – спешит к нам: в одной руке лоток со снарядами, а другая, окровавленная, поднята; бросает лоток, вынимает из кармана