а ко времени, когда обман раскроется, госпожа уже благополучно доберется до Орренберга… Ага, вот так! А теперь шляпа!.. Чу! Слышу звон доспехов. Постарайтесь тянуть обман как можно дольше. Они просто-напросто доставят вас в собственный ваш замок, вот и все. А поскольку главный средь них, по всему, приходится вам отцом, в худшем случае вам грозит лишь… Тсс! Они уже здесь!..

Барбара оказалась права. Граф Рудигер и его приближенные позволили дрожащей Бланке беспрепятственно пройти мимо засады. Они отметили лишь лязг оружия и трепет бело-алого плюмажа на шлеме, а ее неверная поступь и пошатывание под тяжестью увесистого щита остались незамеченными. Но уже у самого выхода с узкой тропы меж скал она вдруг услышала из кустов позади громкий шепот: «Ну же! За ней!» – и слова эти прозвучали для бедной Бланки как смертный приговор. Сердце у нее ушло в пятки, она покачнулась и схватилась за выступ скалы. Однако сейчас же другой голос досадливо прошипел: «Нет, нет! Тише, болван! Это же господин Осбрайт! На шлем-то посмотри!» – и она опять воспрянула духом, окрылилась надеждой, с новыми силами устремилась вперед и уже через несколько минут оказалась на большой дороге, ведущей к замку Орренберг.

– О, хвала Пресвятой Деве! – воскликнула Бланка в порыве благодарности. – Я спасена!

Но уже в следующий миг чьи-то руки грубо схватили ее, вырвали у нее копье, и, оглядевшись, она увидела, что окружена вооруженными людьми. Они хором испустили торжествующий вопль.

– Что там такое? – громко осведомился воин, при чьем приближении толпа расступилась и в чьем голосе Бланка с ужасом и стыдом узнала голос своего отца.

Но забрало у нее было опущено, а потому Густав не признал в стоящем перед ним рыцаре свою дочь, ведь он полагал, что она находится в полной безопасности в родном замке.

– Полдела сделано, сударь, – последовал ответ. – Этот шлем и этот щит я узнал бы из тысячи. И вот передаю в ваши руки доблестного воина Осбрайта Франкхаймского! Захваченного, прошу заметить, без всякого насилия!

– Осбрайт Франкхаймский?! – вскричал Густав. – Вполне ли ты уверен, Морис? Ну, в таком случае нам истинно повезло! Однако время не позволяет нам… О, ничего не бойтесь, благородный рыцарь. Обходиться с вами будут учтивейшим образом, но какое-то время вам придется побыть моим пленником. Пусть шестеро из вас препроводят господина Осбрайта в замок. Заприте его в парадном покое при главном зале. Охраняйте c почетом, но бдительно и никого к нему не допускайте. А теперь – за Рудигером! Вперед! – приказал Густав и устремился к гроту, тогда как Бланка под стражей отправилась в отчий замок в качестве пленного врага.

Однако в голове у нее уже созрел план. Девушка решила хранить свой секрет, покуда не окажется в безопасности в стенах Орренберга. По прибытии же туда она намеревалась попросить о встрече с матерью, признаться ей в своем безрассудстве и умолять о помощи в исправлении дела. Она не сомневалась, что сила материнской любви вскоре возобладает над первым чувством негодования и Ульрика как-нибудь поспособствует ей незаметно вернуться в свои покои. А поскольку исчезновение мнимого Осбрайта можно легко объяснить тем, что он сбежал, подкупив охранников или применив еще какую-нибудь уловку, отец так никогда и не узнает ни о ее неблаговидном поступке, ни об опасности, которой она подверглась в этот полный приключений вечер. Сочинив и упорядочив в уме такой план к полному своему удовлетворению, Бланка продолжала путь в Орренберг с несколько полегчавшим сердцем.

Глава XII

…Правосудье

Рукой бесстрастной чашу с нашим ядом

Подносит к нашим же губам.

«Макбет»[86]

Один слуга, с неоправданной суровостью наказанный графом Рудигером за пустяковую провинность, в отместку сбежал в замок Орренберг и сообщил его владельцу, что Осбрайт с отцом сейчас находятся в гроте Святой Хильдегарды с малым сопровождением и застичь их врасплох не составит никакого труда. Густав не упустил столь удачного и нежданного случая заполучить главных врагов в свою власть. Он немедленно выступил из замка со всеми силами, какие сумел собрать, и столь велико было численное превосходство орренбергцев, что, невзирая на все сопротивление Рудигера (который дрался не на жизнь, а на смерть со слепой яростью безумца и показал невероятные чудеса доблести), небольшой отряд франкхаймцев вскоре ударился в бегство, а их предводитель был взят в плен и доставлен в замок Орренберг.

Теперь Густав был волен сполна отомстить своему неистовому родственнику и через смерть Рудигера и его сына вступить во владение обширными землями надменного дома Франкхаймов. Но поступать так было не в его великодушной, милосердной натуре. Густав придумал куда более благородную месть. Собственные душевные раны он уже забыл, смерть Оттокара по-прежнему помнил, но помнил с печалью, а не с гневом. Враги находились в полной его власти, какового соображения для него было довольно, чтобы перестать видеть в них врагов. И он жадно ухватился за возможность явить бескорыстность своих желаний и искренность своих добрых намерений посредством такого убедительного и неопровержимого доказательства, которое навсегда изгонит всякое недоверие даже из подозрительной души Рудигера. Густав известил о своих намерениях Леннарда Клиборнского, и тот безотлагательно прибыл в Орренберг вместе с обещанной подмогой. Достойный рыцарь горячо одобрил изложенный план, и теперь Густав – с сердцем, пылающим от восторга при мысли о принятом великодушном решении, – поспешил объясниться с разгневанным пленником.

Разговор между разделенными враждой родственниками происходил в главном зале. Стражи распорядились тщательно перевязать раны Рудигера, но сочли нужным заковать его в цепи, дабы удержать от любых насильственных действий. Увидев такую меру предосторожности, Густав тотчас приказал снять оковы, однако угрюмый пленник не поблагодарил ни слуг за заботу о его ранах, ни хозяина за освобождение от цепей. Он взирал на все вокруг с видом надменного безразличия, но, когда выслушивал от Густава заверения в доброй воле и предложения предать взаимному забвению все прошлые обиды, в его глазах сверкал страшный огонь удовлетворенной злобы.

– Одним словом, – в заключение сказал Густав, – я убежден, что многочисленные причины, вызвавшие взаимное отчуждение наших сердец и семейств, проистекают единственно из неверного истолкования случайных обстоятельств, а вовсе не из намерения нанести обиду или желания причинить умышленный вред. В вас легко возбудить подозрения, в моей жене – не труднее. Каждая мелочь преувеличивалась, каждый факт искажался, а догадки принимались за факты. Больше всего на свете я хочу навеки искоренить все разногласия между нами – и не вижу более верного средства, чем союз