на тетку хулиганы напали. Снаткина увидела, подбежала, а никакого оружия нет. Тогда она схватила велосипед и отделала им нападавших. А через некоторое время вдруг стала ощущать некий дискомфорт, если выходила на улицу без велосипеда…

Светлов слушал.

— Снаткина пробовала выходить на прогулку с молотком, пробовала с велосипедной цепью, все это было не то. Тогда она стала откладывать на велосипед.

— Гениально, — сказал Светлов. — Виктор, вы находитесь в прекрасной творческой форме, нет смысла это отрицать. Беритесь за книгу.

— Да, я сам думаю.

Мы ехали к Снаткиной. Дорогу то и дело перебегали взрослые и дети, спешившие посмотреть на пожар грязелечебницы, на лицах у всех хищное и перепуганное выражение.

— Забавно… Все так торопятся…

— Жителям провинции свойственен фатализм, — пояснил я. — Сегодня ты, а завтра я, ничего не меняется.

— Интересное замечание… Вы правы, никогда ничего не меняется, со временем это начинает раздражать.

Дорога постепенно освободилась от спешивших на пожар, Светлов прибавил скорость.

Дым из-за линии стал гуще и поднялся выше, расслоился на несколько ветвей, стал похож на высохшее дерево.

— Сюда поворачивать? Всегда здесь путаюсь…

— Сюда. До колонки.

Пожар; кстати, Снаткина наверняка отправилась наслаждаться, я потихоньку вернусь как ни в чем не бывало, мало ли куда люди с чемоданами ходят…

Светлов повернул на Кирова. Дымное дерево уже перевешивалось на нашу сторону линии, нависало сажевыми щупальцами.

— Я сам здесь… всегда путаюсь. Чагинск ненормально строился…

Светлов остановился возле колонки, я вылез и достал из багажника чемодан.

— Ну что, тогда я пока не прощаюсь, — Светлов протянул руку.

— Алексей Степанович, тут такое дело…

Светлов кивнул.

— Романа задержали. За ерунду какую-то, менты здесь озверевшие…

— Романа?

— Роман, он еще с саблей танцует.

— Задержали?

— Ну да. Понимаете, он танцор… В смысле, что тонкая душевная организация, в каком-то смысле художник. Ну, выпил немного. А они сразу руки распускать, прессовать…

— Я разберусь, — сказал Светлов. — Думаю, Романа скоро отпустят.

— Спасибо.

— Да-да… Кстати, Виктор, хотел спросить вас: как там с этими ребятами? Которые пропали? Прояснилось что? Я, если честно, замотался, не мог следить. Вы что-то знаете?

— Все прояснилось, — сказал я. — Они сбежали.

— Сбежали? Куда?

— На Байкал. Оставили записку, сейчас их ищут.

Светлов выдохнул:

— Хорошая новость, я рад. В последнее время мало хороших новостей. Это здорово, что они сбежали.

— Мне самому все время хочется сбежать, — сказал я. — Ничего удивительного.

Светлов снова хотел закурить, но передумал, закинул пачку в бардачок.

— Мне тоже, — сказал Светлов. — Я пробовал много раз, но… не получается.

Небо куда тверже, чем нам кажется. Так говорил Циолковский. Для того чтобы пробить настоящее небо, третьей космической скорости недостаточно.

— Но пробовать надо, — задумчиво сказал Светлов. — Надо…

Светлов не уезжал, то ли раздумывая, то ли ожидая вопроса.

— А можно спросить?

Светлов не ответил. Тогда я решил спросить без разрешения. Не успел.

Я с трудом понял, что это за звук. Настырные и торопливые электронные переливы — несколько секунд я не мог вспомнить, это был абсолютно посторонний звук, забытый, чужой, прошлый.

Я сунул руку в карман жилета и достал телефон.

Вызов с незнакомого номера.

Я ответил. Тишина. И почти сразу гудки. Отбой. Почудилось еще, что хихикнули.

Все-таки я удивился слишком сильно, это отразилось на лице.

— Проверка оборудования, — успокоил Светлов. — Завтрашний день наступает, Виктор, я же вам обещал. Две тысячи первый год!

Светлов поднял стекло и уехал.

Я посмотрел на экран телефона. Сеть ушла. Проверка оборудования из завтрашнего дня. Я подхватил чемодан и отправился домой.

Снаткина сидела в большой комнате возле телевизора, пила чай с галетами и записывала в тетрадь… не сомневался, что она на пожаре. Я не знал, что сказать про свое возвращение, поэтому промолчал. Снаткина сама оторвалась от записей. Долго глядела мимо, потом сказала:

— Хитрый.

— Да уж… Кто хитрый?

— Так шушун, — ответила Снаткина. — Шушун.

— При чем тут шушун?

Снаткина прищурилась и собрала ладонь в горсть:

— Кого приметит, того не отпустит, все знают.

— Что знают? — не понял я.

— Что не отпустит. Замотает. Я тогда за брусникой пошла, мое место, всегда туда ходила, там брусника на бровках сахарная. Хороший день был, нежарко так.

Я брусники нарвала, устала, села отдохнуть, чаю из термоса налила. Как только выпила, так тут и сморило…

А тут черный мужик.

— …Просыпаюсь — время к вечеру, а брусника вся вокруг рассыпана. А на голове косички!

Снаткина завила пальцем волосы.

— Я как эти косички подергала, так домой и побежала. А дома в зеркало посмотрелась — лицо-то все красное! Соком ягодным перемазано! С тех пор в лес и не хожу, боюсь. Шушун приметил и сказал: хватит тут даром шастать — плати!

Плати.

— Так и живу. — Снаткина добавила в чашку сахара. — Далеко боюсь заходить, все по закраинам топчусь, а брусники-то хочется.

— На базаре купите, — посоветовал я.

— На базаре дрянь продают для дачников, нет там нормальной брусники.

Добавила в чашку кипятка.

Светлов скупил Чагинск. Светлов обратится к специалисту, к Сарычеву. Сарычев приготовит чучело из Чагинска.

— Бабка тебя берегла, всегда коротко стригла.

Снаткина хохотнула.

— Зря приехал. — Снаткина отхлебнула из кружки и вернулась к записям. — Бестолковый. Все сейчас бестолковые, ничего не понимают, туда-сюда, туда-сюда, как немтыри, им в ухо кричишь, а они знай себе кивают да пляшут. А ему оно и надо, какой барашек загулялся, шерстку подотрастил, того он и волочет…

Понятно. Правильно. Волк от слова «волочить». Интересно, что Снаткина пишет?

Я направился в свою комнату.

— Два, — сказала Снаткина.

Я обернулся.

— Два языка, — повторила Снаткина и высунула язык.

Язык у нее был вполне себе как язык, не раздвоенный, но у меня по шее пробежал неприятный холодок.

— Ничего никогда не поймешь, — сказала Снаткина. — Утром одно, к полднику другое, а как вечер настал, так и забегали. Вечер…

— Еще день, — поправил я.

Но Снаткина уже записала в тетрадь и спросила:

— Что там горит? База?

— Где-то рядом.

— И правильно.

Снаткина продолжала пить чай и записывать. Я покинул большую комнату, вернулся к себе, опустился на койку.

Впереди день. Долгий мучительный день, и надо его пережить. Дотерпеть до завтрашнего утра, заняться чем… Поработать. Начать книгу про Снаткину, повелительницу велосипедов. Или про Антошу Чичигина, дегенерата. Набросать план по главам, расписать героев, финал. Пока не забыл, это стоит записать. Про Снаткину, пока та рядом.

Я открыл чемодан и увидел кирпич. Красный, почти бордовый, хороший, старого производства кирпич, с клеймом. Я достал кирпич, бросил на пол, вытряхнул остальные вещи. Ноутбука нет. Сперли. Пока спал на вокзале. Чудесно.

Я обыскал чемодан. Дискеты, на которые я копировал работу