— Невиданное дело: покинуть крестоносное воинство накануне большого похода! Принести обет освободить Иерусалим — и не исполнить обетования! Это просто бесчестно!

— Так оно или нет, а я слышал, что Филипп до сих пор не оправился от арнольдии и может помереть, если не уедет. Здешнее солнышко его припекает, язвы на теле то и дело открываются, пыль, москиты донимают…

— Нечего тогда было тащиться в Святую землю, если такой неженка! А как же Гроб Господень? Не он ли цель всего похода?

— А мне так даже отрадно, что французский петух уберется из Палестины. Некому станет стравливать нашего Гвидо с надменным Монферратом. Конрад и без того показал, что такое для него Иерусалим: либо, говорит, подайте мне сию же минуту корону, либо никакой Гроб Господень я отвоевывать не стану. Каково? Это при Филиппе он строил из себя ревнителя веры и первого врага Саладина, а теперь, болтают, собрался в свой Тир. И что ему крестовый поход, что обеты?

— И то правда: без Филиппа Монферрат уже не тот. А почитающие маркиза германцы теперь пойдут за славным английским Львом, как утята за уткой. Филипп походу только помеха.

— Истинно, клянусь Пречистой Девой! Многие французские рыцари, огорченные решением своего короля, решили остаться и выполнить обет. Их вроде бы возглавит бургундский Медведь. Славный воитель, не скажешь худого слова! А уж как он сам досадовал, что Филипп уезжает, — говорят, даже разрыдался, передавая волю своего сюзерена Ричарду…

Солдаты толковали о том, что волновало их в первую очередь, ибо почти все они были либо пуленами — уроженцами Иерусалимского королевства, либо прибывшими из Европы простолюдинами, надеявшимися получить здесь за верную службу кусок земли или завести торговлишку со старой родиной. Но за свое будущее благополучие им еще предстояло повоевать.

Пока же они просто чесали языки, перемывая косточки своим предводителям, а их голоса в ушах Мартина постепенно сливались в монотонный гул. Под него он и уснул, глубоко и сладко. Ему приснилась Джоанна — такая, какой он часто видел ее в снах: лукавая, ласковая, манящая… Он целовал ее яркие, как свежая земляника, уста, зарывал пальцы в шелковистые волосы цвета ночи, вдыхал сливочный запах ее кожи… О, как он желал ее в этот миг забытья! Как хотел обладать ею и погрузиться в волны упоительного наслаждения!

— Спишь, Фиц-Годфри? — вернул его к действительности разгневанный возглас воротившегося коннетабля.

Пришлось вставать, собирать разбредшихся новобранцев, отдавать команды, учить их приемам копейного боя, атаковать, самому схватываться с каждым, несмотря на тупую боль в плече.

Проклятый де Шампер! Что он мог поведать сестре? Или она ему?

Ближе к вечеру Эйрик вернулся с известием: Джоанна де Шампер обычно посещает с Беренгарией Наваррской местные храмы. Завтра они с королевой собираются к ранней мессе в собор Святого Андре. Это ли не удача, учитывая, что в такую рань в соборе присутствуют считаные прихожане?

От Эйрика с его живым, неугомонным и простодушным нравом в Акре было немало пользы. В отличие от Сабира, который вконец расстроил в этот день Мартина тем, что прикончил старого Иегуду, засунув ему в глотку рукоять бича, забытого Мартином в тайном помещении.

— А что было делать, если старик внезапно впал в исступление, — оправдывался сарацин в ответ на упреки Мартина. — Начал биться, вопить, выть — мол, не в силах больше выносить заточение. Я и попытался его утихомирить, да малость перегнул палку…

Мартину было жаль старого врачевателя. Да и как объяснить случившееся Сарре, относившейся к старому другу семьи с глубоким почтением? Придется солгать, что Иегуду бен Азриэля попросту отпустили. Но как быть с его телом? При такой жаре оно начнет стремительно разлагаться. Вот и оставить бы Сабира наедине с ним, пусть насладится делом своих рук…

Это, однако, было бы слишком опасно. Поэтому Мартину пришлось вызваться вне очереди в ночной караул. После полуночи он бесшумно отворил боковую калитку, ведущую в переулок, и в нее тотчас выскользнул Сабир, унося на плечах закутанное в холстину тело несчастного еврея. Ему предстояло избавиться от него в укромном месте, а затем отправиться во все тот же духан. И Мартину будет спокойнее, если его чрезмерно прыткий приятель пока будет держаться в стороне от резиденции Лузиньянов. А ведь как он поначалу радовался появлению Сабира!

И тем не менее в ту ночь Мартин размышлял не столько о Сабире и злосчастной судьбе старика Иегуды, сколько о предстоящей встрече с Джоанной. Сменившись под утро, он немного вздремнул, привел себя в порядок и, закутавшись в долгополый плащ, направился к величественному собору Святого Андре.

Мартин не предполагал, что будет так волноваться. Сердце оглушительно стучало, он то спешил, то, наоборот, замедлял шаг, гадая, как произойдет их встреча. И все же что-то подсказывало ему, что женщина, которая так любила, не предаст. Впрочем, все зависит от того, что сказал ей Шампер. Однако то, что творилось с ним сейчас, эта смутная радость, тревога и трепет, напоминали чувства юнца, впервые отправляющегося на свидание. Чем это объяснить?

Колокольня храма вонзалась в едва начавшее светлеть небо подобно стреле. Расположенный на высоком холме, собор был выстроен в новом стиле, который называли французским или готским.[146] Мартину доводилось видеть подобные церкви близ Парижа — в Сен-Дени, они оставляли неизгладимое впечатление. К несчастью, внутреннее убранство собора сильно пострадало, так как мусульмане уничтожили великолепные скульптурные изображения святых и ангелов. Уцелели лишь лилии на капителях стройных колонн, помещенные туда в память о короле Людовика, отце Филиппа Французского. Тот в недалеком прошлом посетил Сен-Жан-д'Акр и впоследствии прислал сюда лучших мастеров — они-то и украсили собор Святого Андре стрельчатыми сводами и рядами изящных окон.

У входа в храм топтались несколько охранников с копьями. На их накидках виднелись гербы Плантагенетов, и это означало, что королева уже здесь. У Мартина потребовали представиться, но герб Лузиньянов на его котте и названное им имя вполне удовлетворили воинов, и они расступились. У входа Мартин задержался у чаши с освященной водой, коснулся ее поверхности и, опустившись на колено, осенил себя знаком креста. И тут же отступил в тень под хорами: стоявший неподалеку прихожанин обернулся, и он узнал в нем капитана Дрого. Саксу ни к чему видеть Мартина, но само его присутствие подтверждало — Джоанна здесь.

День едва занимался, и под сводами храма еще было сумеречно. Ни одно из высоких окон не было застеклено, и свободно влетавшие сюда голуби рядами сидели на карнизах под сводами. Внутреннее пространство собора — широкий центральный неф и боковые приделы, скрытые за рядами колонн, — было совершенно пустынно. Мартин, словно тень, перемещался вдоль правого бокового придела, постепенно приближаясь к алтарю, перед которым застыли две коленопреклоненные женские фигуры. На алтаре горели свечи, с хоров доносилось мелодичное пение, возносился дымок ладана.