— Возьми пива, бутылки четыре-пять, — сказала Тамара. — Водки у нас полно. Только приезжай скорей.

Как назло, ни в ближайшем магазине, ни в других по пути пива не было. Все-таки Эстония в то время была частью Советского Союза, и там тоже бывал дефицит. Являться без нужного напитка мне не хотелось. Я придумал выход из положения. Купил два белых полиэтиленовых пакета, зашел в подвальчик, где продавали разливное пиво, и попросил в каждый из пакетов (благо, они были герметичны) налить мне по три кружки пива. Пакеты обрели округлую, соблазнительную форму. Я сел на трамвай и благополучно доехал до улицы Ивана Рабчинского, где жила Тамара. Позвонив в дверь, я спрятал руки с пакетами за спину. Тамара открыла и первым делом спросила:

— Привет. А где пиво?

Я вынул руки из‐за спины и поднял пакеты до уровня груди. Тамара, увидев пакеты, захохотала:

— Точно, как две сиськи, — сказала она сквозь смех.

— Тамара, ну что ты там тарахтишь, как посуда в буфете, — раздался из комнаты низкий мужской голос.

— О! Это Довлатов, — сказала Тамара. — Заходи.

Я вошел. На диване сидел человек огромного роста с явно восточной наружностью и аспидно-черной недельной щетиной. Очень пьяный.

— Познакомься, это Довлатов. А это…

Представить меня Тамара не успела. Довлатов мутно посмотрел, сделал невнятное движение рукой и, потеряв от этого равновесие, упал на левый бок и мгновенно уснул. Попытки привести его в чувство не увенчались успехом. Сашеньки, с которой он приехал попрощаться, к этому моменту в квартире уже не было: ее отвели к матери Тамары.

КГБ давно выпихивал Довлатова заграницу. Он ехать не хотел, хотя жена его со старшей дочкой несколько лет назад уже уехали в США. Сергей боялся, что погибнет там как писатель. Литература, несмотря на почти полное отсутствие публикаций в СССР, была для него главным смыслом жизни. В последний год Довлатова стали регулярно забирать в милицию и угрожать длительным тюремным сроком. С его характером и пьянством эта перспектива становилась все более реальной. В итоге он был вынужден согласиться на отъезд и подал заявление. ОВИР дал разрешение, и Довлатов должен был собираться очень быстро. Он попросил у Тамары разрешения приехать в Таллин попрощаться с ней и дочерью. Тамара согласилась, поставив условием, что он приедет трезвый и не будет встречаться ни с кем из друзей, — опасалась, что это может перерасти в обычную пьянку. Сергей принял условие. Но в поезде он встретил кого-то из таллинских коллег-журналистов, и тот предложил отметить встречу. Сергей согласился выпить чуть-чуть, сказав, что едет прощаться, и попросил коллегу, чтобы тот никому не говорил о его приезде. Выпили они не чуть-чуть, а все, что было, и все, что они смогли найти в поезде, на попутных станциях и у проводников. По прибытии коллега довел Довлатова до Тамариного дома и быстренько убрался, раззвонив всему Таллину, что приехал Довлатов, собирающийся навсегда в эмиграцию.

К Зибуновой стали являться представители таллинской журналистской общественности, русской, эстонской и еврейской интеллигенции и просто знакомые Сергея, среди которых он пользовался вполне заслуженной славой. Естественно, каждый приносил с собой выпивку. Довлатов, по рассказам, трезвым был сравнительно деликатным и даже застенчивым человеком, а в виде нетрезвом становился полной своей противоположностью. К середине дня он сумел высказать каждому из таллинских приятелей все, что он о них думал. Некоторые ушли, оскорбленные до глубины души. Вот почему мы с Тамарой оказались вдвоем, не считая возлежавшего на диване Довлатова.

Время от времени приходил Володя Нинов, который очень переживал, оказавшись в такой затруднительной ситуации. С одной стороны, он, как джентльмен, считал, что у Тамары должна быть возможность попрощаться с Довлатовым, а с другой, как человек любящий, мучился, переживал и ревновал, хотя виду старался не подавать. Мы немного выпили с ним, и он ушел. Я тоже хотел уйти, но Тамара попросила помочь ей, ибо через три часа уходит ленинградский поезд, на котором должен уехать Довлатов, а она его до вокзала одна не дотащит. До вокзала метров шестьсот. И я остался. Через пару часов пришел Володя Нинов. Пора отправляться. Мы попытались разбудить Довлатова. Безуспешно. Он лишь иногда открывал глаза и тут же снова засыпал.

При двухметровом росте Довлатов весил около 120 килограммов, а ноги его совсем не держали. Мы с Ниновым с двух сторон взяли его под руки и втроем, с помощью Тамары, как-то сумели вывести его на улицу. Теперь нужно было довести Сергея до поезда. Сделать это было очень нелегко. Я уместился под правой рукой Довлатова и держал его на плечах, чтобы он не упал. В сознание он приходил эпизодически, на несколько даже не минут, а секунд. Сделав несколько заплетающихся шагов, он отключался и повисал у меня на спине. Слева его поддерживал Володя, не давая упасть. Тамара сзади регулировала эту трехфигурную композицию, напоминавшую античную скульптуру Лаокоона, не давая ей завалиться в полном составе, хотя это не всегда удавалось. Мне, как самому рослому в группе поддержки, пришлось играть в этом анабазисе роль коренника, влачившего на себе основную тяжесть непризнанного писателя. Я был почти трезв, но что мои 70 кг против совершенно безжизненного тела этого гиганта! Моментами я попросту нес, а точнее — волок его на себе. У меня до сих пор начинает хрустеть позвоночник, когда я вспоминаю об этом походе. Но проблемы передвижения были только преамбулой к тому, что ожидало нас на вокзале, где Довлатова нужно было посадить, как говорил один мой таллинский знакомый, в «Восточный экспресс» — на поезд Таллин — Ленинград.

Конечно, это был никакой не экспресс. До Питера поезд шел часов восемь. Билет Таллин — Ленинград стоил 4 рубля 40 копеек. У Довлатова билет был. Проводник в серой форме, увидев огромного смуглого небритого мужика, не держащегося на ногах, отпихнул билет и категорически заявил:

— Нет. Такого пьяного не повезу.

Я сунул проводнику десятку. Он легким движением руки взял ее, сунул билет себе в кассу, но когда мы стали вдвигать Довлатова в вагон, тот громко икнул. Проводник запротестовал:

— Он мне весь вагон заблюет…

— Не заблюет. Он просто пить хочет.

— А если заблюет? — проводник замахал рукой с зажатым в ней червонцем, не очень отдаляя его от нагрудного кармана. Я понял намек и вынул пятерку.

— Тащите его в последнее купе и посадите там, пусть проспится.

Мы дотащили едва умещавшегося в проходе негабаритного Довлатова в последнее купе, посадили его в угол, спиной к ходу поезда, так, чтобы он был слегка наклонен к стене