всегда читали мораль: «Иди, и ты поступай так же»[569]. Не это важно. Важно другое: это так, пусть будет так, и от всего сердца <…>.

* * *

Леди Оттолайн Моррелл

Отель «Бо-Риваж», Бандоль, Вар

5 февраля 1929

<…> Согласен с Вами, люди ужасно утомительны. Мне они нравятся, когда находятся на расстоянии и ко мне не пристают, – разговаривать мне с ними больше не о чем. Я обнаружил, что для счастья мне вполне достаточно сидеть на скамейке и смотреть, как переливается на солнце море, а рыбаки возятся со своими горшками для омаров. Что еще надо – обычным людям, по крайней мере? Хорошо быть одному, особенно когда светит солнце. Вам обязательно надо провести зиму за границей, в каком-нибудь тихом местечке, вроде этого, где видишь, как солнце на рассвете встает над морем, где день на день не похож, где море мерцает и светится каждый день по-разному. Каждое утро, лежа в постели, я смотрю, как светает. Сейчас же солнце проделало долгий путь, оно поднимается за причудливым, раскидистым, дрожащим эвкалиптом <…>

Последнее время вокруг «Леди Ч.» поднялся большой шум. Скотланд-Ярд арестовывает экземпляры книги, полиция наведывается к моим распространителям – угрожает им судом. Перехватывают мою почту – и даже конфисковали два экземпляра романа и рукопись «Анютиных глазок», моих стихов, которые я послал Кертису Брауну; говорят, стихи неприличны и попросту похабны, что неправда. Словом, жить не дают. Будь я здоров, мне было бы наплевать, но когда болен – это угнетает. И эти грязные собаки смеют рассуждать о непристойности! В самом деле, отчего человек берется за перо? Почему пишет о том, о чем пишу я? Вероятно, это судьба, но судьба в целом незавидная. Эти расчудесные юные интеллектуалы, которым, кажется, только бы и восхищаться писателем, никогда не встанут на мою защиту, не скажут ни слова поддержки. Даже если меня бросят в тюрьму до конца жизни, они пальцем не пошевелят. Как же труслив мир! <…>

Получил глупейшее письмишко от Э. М. Форстера[570], неизвестно с какой стати пишет мне, что высоко меня ценит; ценит, но не читает. Вы его видите?

Я не говорил Вам, что скоро выйдет альбом моих картин с цветными иллюстрациями – 10 гиней за экземпляр. Там будет моя большая вступительная статья о взаимоотношении изобразительного искусства и жизни; получилось, по-моему, и в самом деле неплохо.

Вам не кажется, что Марри[571] порет чушь, когда говорит, что мой мир – это не мир простого человека и что я нечто вроде животного с шестым чувством. По мне, так это он – нечто вроде животного, но лишь с четырьмя чувствами; осязание, наше пятое чувство, у него отсутствует. Они все преисполнены решимости сделать из меня посмешище – это чтобы их просчеты не бросались в глаза, а сами они выглядели «нормальными».

Хотел поехать в Испанию, но теперь об этом не может быть и речи, да и Фрида[572] против. Не знаю поэтому, что будем делать. Если поеду в Англию, меня могут даже арестовать – по Закону о почтах. О-ля-ля! Хочется уехать куда подальше, на юг, на юг, может быть, в Африку. Дам Вам знать <…>

Джон Бойнтон Пристли

(1894–1984)

Вошедшие в настоящую антологию эссе романиста, драматурга и эссеиста Дж. Б. Пристли взяты из сборников «Записки из Лилипутии» (1922), «Что до меня…» (1923), «Открытый дом» (1927) «Раек» (1929), «Вопиющий в пустыне» (1957), а также из сборника очерков писателя, первоначально публиковавшихся в журнале «Нью стейтсмен» (1966–1967).

О путешествии в поездах

Лишите англичанина очага и дома – средоточия его вещественного мира, и он станет совершенно другим человеком, способным на внезапные вспышки ярости, бурные изъявления чувств, глубокие, сильные переживания, скрытые за невозмутимой внешностью. Даже меня, человека на редкость мирного и общительного, в вагоне поезда не раз одолевают самые кровожадные мысли. При одном виде какого-нибудь даже вполне безобидного попутчика меня охватывает иногда такой приступ бешенства, что я за себя не отвечаю.

Есть пассажиры, которые неизменно вызывают у меня живейшее отвращение. Обычно это женщины средних лет, крупные, с зычным голосом и каменным лицом. Больше всего на свете они любят взять приступом купе для курящих, где уже уютно устроились и покуривают несколько пассажиров. Рявкнув через плечо на поверженного проводника – свою последнюю жертву, эта дама вваливается в купе, груженная всевозможными тюками самой устрашающей формы и размера, и вызывающе оглядывается по сторонам, пока какой-нибудь несчастный наконец не уступит ей свое место. Часто ее сопровождает злобная скулящая дворняга – под стать хозяйке. С ее воцарением миру в вагоне приходит конец: атмосфера постепенно накаляется, пассажиры смотрят исподлобья и бормочут угрозы. Особа эта знакома всем. В тот самый час, когда она впервые села в поезд, на железной дороге не стало обходительности и скромности. Впрочем, недалек тот день, когда она, быть может навсегда, исчезнет с лица земли, – ведь и среди пассажиров встречаются решительные люди.

Хотя вышеупомянутая дама совмещает в себе все самые худшие качества попутчика, есть среди железнодорожных пассажиров и другие, менее агрессивные категории людей, которые в той или иной степени также вызывают раздражение у многих из нас. Перечислю лишь наиболее распространенные из них. Первыми следует назвать тех, кто берет с собой в дорогу всевозможную утварь, тщательно завернутые в бумагу предметы домашнего обихода; пользоваться коробками и чемоданами они, по всей вероятности, считают ниже своего достоинства. Мало того, что эти оригиналы нагружаются разнообразными свертками самой прихотливой формы; они еще мечутся в поисках корзин с фруктами и букетов цветов – на свою и чужую беду. Встречаются также весьма незатейливые пассажиры, которые в поездах только и делают что едят. Не успеют они занять свои места, как начинают передавать друг другу разваливающиеся на части бутерброды и жалкие остатки торта, разговаривают с набитым ртом и сыпят крошки на брюки почтенных седовласых джентльменов. Бананы они чистят и поедают с такой прытью, что нервным пассажирам приходится пересаживаться в другое купе.

Дети тоже далеко не всегда оказываются удачными попутчиками, поскольку всю дорогу они большей частью либо хнычут, либо размазывают шоколад по лицу, либо пытаются вылезти из окна. Не обходится в поездах и без чудаков; это они в самую ненастную погоду норовят открыть все окна, а погожим летним днем панически боятся сквозняков и не дают даже прикоснуться к оконной раме.

Мне, признаться, больше по вкусу те несчастные, которые вечно оказываются не в том поезде. Будучи не