«Ближе к входу разновозрастные мужчины и женщины наливаются шнапсом… Из-за густых облаков табачного дыма невозможно уснуть. Из одного угла доносятся истерические женские взвизги и пьяное бормотание мужчин… Дети и старики спят вперемежку со взрослыми на дощатых нарах и стульях, укутавшись в шерстяные одеяла и изодранные тряпки. Повсюду измученные опустившиеся люди, изможденные лица… ужасная духота от запаха грязного белья, пота и спертого воздуха, так что почти невозможно дышать. Где-то в другом конце бомбоубежища тихо плачет ребенок, с другой стороны доносятся стоны и храп»39.

Суровые кары ожидали мародеров, пойманных в разрушенных домах. 5 марта 1943 г. на развалинах разбомбленного Эссена полицейский поймал Казимира Петролинаса, шестидесятидевятилетнего литовца, укравшего три покореженные железные миски стоимостью 1 рейхсмарку. Он был осужден особым трибуналом, и через считаные часы расстрельная команда привела приговор в исполнение. В марте 1944 г. восемнадцатилетняя Илзе Митце предстала перед судом за кражу восьми ночных рубашек, пяти пар панталон и тринадцати пар чулок после налета союзников на Хаген в октябре 1943 г. В ее защиту было сказано, что прежде она помогала откапывать людей из-под развалин. Ее работодатель, упомянув о ее «сложном характере» и «любви к сладкому», добавил, что она была «работящей и добропорядочной». Врач из Хагена, давая показания, охарактеризовал Илзе как «глупую, наглую и лживую психопатку»40. Девушка была приговорена к смертной казни – приговор вызвал протесты даже у городского руководства службы безопасности. Митце тем не менее в мае 1944 г. была гильотинирована в Дортмунде, и расклеенные на стенах домов плакаты в назидание другим рассказывали прохожим о ее горестной судьбе.

Немецким горожанам выпало на долю гораздо больше ужасов и разрушений, чем британцам во время налетов люфтваффе в 1940–1941 гг.: каждое успешное бомбометание представляло собой адское зрелище. Матильда Вольф-Монкебург описывала огненный вал в Гамбурге в июле 1943 г. «Целых два часа длился этот раздирающий барабанные перепонки кошмар, и вокруг было сплошное пламя. Никто не разговаривал. При каждом колоссальном взрыве потрясенные люди готовились к самому худшему. Когда раздавался грохот, головы автоматически опускались, а лица искажались от ужаса»41.

Гротескные картины разрушений выходили за границы воображения. Урсула Гебел пишет о налете на Берлин в ноябре 1943 г., когда разбомбили городской зоопарк: «Еще вчера вечером… я была в слоновнике и смотрела, как шесть слоних и слоненок выделывали трюки под руководством своего дрессировщика. В ту же ночь все семеро сгорели заживо… Гиппопотам-самец спасся в своем бассейне, [а] все медведи, белые и бурые, верблюды, страусы, все птицы, хищные и остальные, сгорели. Все аквариумы высохли; крокодилы уцелели, но замерзли в ноябрьском холоде, и змеи тоже. Слон по имени Сиам, гиппопотам и несколько обезьян – вот и все, что осталось от зоопарка»42.

Марта Грос жила в Дармштадте неподалеку от Франкфурта. В ночь на 12 сентября 1944 г. этот крупный промышленный город подвергся налету Пятой группы бомбардировочной авиации; погибло не менее 9000 человек.

«Мы стояли в самом дальнем конце убежища, – рассказывает она. – Там были капитан Р. в парадной форме, я, Г. и фройляйн Х., державшиеся за руки и слушавшие гуденье [самолетов] над нами. Один из первых взрывов был где-то неподалеку. Мое сердце затрепетало, раздался ужасающий треск, стены затряслись. Мы услышали, как что-то затрещало, обрушилось, а потом зашипело пламя. На нас полетела штукатурка, и мы думали, что сейчас обрушится потолок. Через полминуты раздался второй страшный взрыв, дверь распахнулась, и я увидела, как падает лестничный пролет, объятый ярким пламенем, и сверху льется моря огня. Горели противопожарные экраны.

Я крикнула: “Бежим наружу!” – но капитан Р. схватил меня: “Стойте здесь, они еще над нами”. В этот момент обрушился дом напротив. К нам рванулся пятиметровый язык пламени; в нашу сторону полетели комоды с распахнутыми дверцами и другая мебель. Чудовищное давление вжало нас в стену. Теперь Р. завопил: “Выходите и держитесь за руки!” Приложив всю свою силу, он вытащил меня из-под деревянных обломков. Я бросила свой денежный ящик, потянула за собой фройляйн Х., а она уцепилась за г-на Г. Мы пролезли в дыру, ведущую во двор. Наш дом горел. Я видела, как падают лестницы, видела, как огонь охватывает мои кровати. В центре сада было ужасно жарко и так дымно, что мы встали на колени и опустили головы как можно ниже, временами зачерпывая землю и прижимая ее к своим пылающим лицам»43.

В подвалах и убежищах под расположенной неподалеку больницей, при тусклом аварийном освещении, пострадавшим (большинство из них потом умерли) прикладывали к ужасным ожогам листы бумаги, смоченные растительным маслом. Водопровод отключился. Воздух был насыщен зловонием горящей плоти. Доктора оперировали часами, совершенно выбиваясь из сил. Некоторые трупы остались неповрежденными – эти люди погибли от удушья или внутренних повреждений, вызванных взрывом. Многие ослепли из-за едкого дыма и кружащихся в воздухе горящих частиц. Отти Белл описала, как рядом с ними раздался взрыв: «Послышался грохот, свет погас, радио умолкло. Мы все опустились на колени, широко раскрыв рты. Моя невестка громко молилась о спасении наших жизней. Наш щенок, которому едва исполнилось полгода, в ужасе лаял»44.

Домохозяйка Грета Зигель рассказывала: «Мы все оцепенели… Старухи в ночных рубашках и чепцах привалились к садовым оградам, дрожа от ужаса и холода. У обожженных вздулись волдыри на лицах, на шее, везде. У одной женщины кожа полосами свисала с лица… Я взглянула на обуглившийся труп, лежавший ничком, он был сантиметров шестьдесят длиной. Они все были такие… В парке герцогского дворца мы видели бесчисленные тела, почти все обнаженные: на одном только носок, другие в одних подвязках или с кусочком рубашки; одна молодая белокурая девушка словно бы улыбалась»45. Задохнувшиеся от дыма сидели в подвалах подобно привидениям, закутанные в одеяла и с закрытыми тканью лицами: «Стояло жуткое зловоние». Утром 13 сентября, по словам Марты Грос, «в городе стояла мертвенная тишина, призрачная и ужасающая. Это утро было даже неестественнее предыдущей ночи. Ни птицы, ни зеленого дерева, ни людей, одни только трупы». Оттилия Белл: «Вокруг были только дымящиеся развалины. На нашей километровой улице не осталось ни одного целого дома»46.

С 1943 по 1945 г. подобные сцены повторялись в немецких городах день за днем, ночь за ночью. Страдал не только моральный дух гражданского населения: горевали и солдаты на далеких полях сражений, получая подобные известия из дома, а порой и наблюдая разрушения собственными глазами. «Ну и побывка у меня была! – пишет немецкий солдат, вернувшийся в 1944 г. с Восточного фронта. – Мы слышали, конечно, что союзники бомбят немецкие города. Но то, что мы видели из окон [поезда], превзошло все наши опасения. Это зрелище потрясло нас до глубины души. Разве за это мы воевали на Восточном фронте?.. У гражданских серые уставшие лица, и в некоторых мы видели даже упрек, словно это по нашей вине их дома разрушены, а многие близкие сгорели»47. Не избежала подобной судьбы и Италия. Лейтенант Пьетро Остеллино писал домой из Северной Африки: «Я сегодня слышал, что вражеская авиация снова бомбила наш великий и прекрасный Турин… Когда бомбят открытые города – это омерзительно. Когда авиация срывает свою ярость на нас, это ладно. Мы солдаты и должны переносить последствия войны. Но по отношению к беззащитному населению это акт бесчеловечной дикости и жестокости»48.