от Максимова и других. По этому поводу Розанов обращался к прокурору, но убедился в его бессилии вмешаться в это дело: «здесь какое-то вневедомственное влияние сильнее ведомственного».

Далее между свидетелем и о. Илиодором состоялась дискуссия о подсудности его как священника гражданскому суду.

— Чтобы привлечь иеромонаха Илиодора, надо найти указания такой его деятельности, которая выходила бы из рамок проповеднической, следовательно, их [гражданского суда] ведомственных дел.

— Скажите, пожалуйста, как же, зная этот закон, такой почтенный член Государственной Думы, как гр. Уваров, приезжал в Царицын наводить следствие?

— Уварову это известно, но он видел из массы жалоб, что ваша деятельность выходит из рамок проповедничества и подлежит 129 ст. угол. ул.

— Я здесь проповедник, миссионер.

— Ваши, например, пререкания с полицией не могут быть внесены в круг проповеднической деятельности.

— Полиция — христиане, и, как пастырь, я должен влиять на них.

— Деятельность каждого регламентируется законами. В них есть указания, в каких случаях и деятельность пастыря может быть ограничена.

При очередном упоминании о полученной Розановым еврейской жалобе о. Илиодор стал выяснять фамилию жалобщика. Встретив отпор, священник, уже поднаторевший в судейских приемах, попросил занести слова Розанова в протокол. Здесь судья якобы признал отказ свидетеля незаконным, и о. Илиодор подхватил: «какой же это член Государственной думы, если он, вместо того чтобы быть примером исполнения закона, сам здесь на суде, перед портретом Государя Императора, нарушает законы русские? Неужели у вас нет никаких средств, чтобы заставить людей исполнять законы царские, например, тюрьма?».

Федоров поспешил попросить и эти слова занести в протокол: «Он 5 раз высказывается то об одном, то о другом, что привлечет к судебной ответственности, наконец, даже тюрьмой угрожает г. Розанову». Пришлось о. Илиодору идти на попятный, объясняя, «что заявление о тюрьме имело общий характер, а не касалось Розанова».

Наконец, священнику как потерпевшему лицу предоставили слово. «Иер. Илиодор начинает свою речь сначала тихо, сдержанно, а дальше, увлекаясь, все больше и больше повышает голос. В конце нервно вскрикивает и бьет кулаком по столу и в грудь».

В пространной речи он не столько обвинял подсудимых, сколько оправдывался сам. «Если бы вот сейчас в залу суда вошел свежий человек и стал слушать дело, он, наверное, вынес бы впечатление, что судят не Филимонова, не Мельникова, не Зайцева, а иеромонаха Илиодора; вернее же всего не меня, а моих бедных вороных, которые стоят вон там и хлопают ушами: и чего это к нам привязались?».

Войдя в роль подсудимого, о. Илиодор ответил на все претензии, высказанные гласными, то есть, в сущности, на все претензии, предъявлявшиеся ему местным обществом за два с половиной года служения в Царицыне. Шаг за шагом изложил свое мировоззрение, объяснил свои взгляды на образование, культуру и технический прогресс. Категорически отрицал приписываемые ему призывы к забастовкам, поджогам и погромам: «От моих проповедей не прольется ни одной капли крови». Объяснил, что считает обличения своим пастырским долгом. Подробно остановился на своих известных речах, оскорблявших Магомета и Лютера, на трагических событиях 10 августа. Рассказал, откуда у него в действительности появились лошади и карета, вообще описал свое имущественное положение как монаха-нестяжателя: все, чем он пользуется в быту, во что одет и т. д., — это добровольные пожертвования прихожан. Указывая, что гласные опирались не на личные наблюдения, а на газетные статьи, о. Илиодор отметил лживость и тенденциозность этих статей.

«Недавно в одной газете напечатали, что у меня есть копыта, рога и хвост», — сообщил для примера священник и даже снял клобук, чтобы судья убедился в отсутствии рогов.

О. Илиодор кончил призывом наказать подсудимых «без милосердия» за то, что они «оскорбили пастыря Церкви, волей Божией занявшего несколько необычайное, по своему влиянию на народ, место». Их клевете может поверить народ и уже верят «высокие люди», живущие в Петербурге, «где пропыленные и занавешенные окна не пропускают к ним света». Поэтому осуждение клеветников снимет «позорное пятно погромщика, мракобеса и грабителя с верного сторожа дома Господня».

Затем говорили адвокаты. Если Федоров ограничился возражениями по фактической стороне дела, то Перфилов представил настоящую тяжбу как «борьбу двух противоположных общественных миросозерцаний», в которой каждый прав по-своему, и взаимные нападки сторон друг на друга — это осуществление «права общественной критики», а не клевета. Адвокат закончил упреком потерпевшему за то, что он судится с врагами вместо того, чтобы их простить. «Где же у о. Илиодора кротость, где смирение и незлобивость? Христос сказал: будем незлобивы, будем прощать и любить врагов. И, ставя себя в положение Христа, о. Илиодору следовало бы не судить, не угрожать тюрьмой своим врагам».

По окончании прений судья Булатов объявил приговор: Зайцев и Мельников оправданы, Филимонов виновен в клевете (карета все-таки куплена не на церковную десятину!) и приговорен к аресту на 1 месяц.

«„Торжество“ сопровождалось всеми „эффектами“, какие были в распоряжении триумфатора до шествия со знаменами и патриотическими картинами включительно, — ехидно писали газеты. — Да и шествие в суд и выход из него не были лишены торжественности». А биограф просто сообщает: «Многочисленные поклонники о. Илиодора, запрудившие всю улицу пред зданием суда, встретили эту частичную победу взрывом восторга».

О. Илиодор остался вполне доволен приговором и отказался преследовать двух оправданных гласных, когда судья разъяснил, что закон допускает это в порядке частного обвинения, уже не за клевету, а за оскорбление. Потерпевший удовлетворился наказанием главного клеветника и даже выразил готовность доставить его в тюрьму в той самой карете, из-за которой разгорелся сыр-бор.

«Я не знаю лично Филимонова, — острил о. Илиодор, беседуя с прихожанами 11.IX, — но вы знаете и поэтому можете при встрече с ним сказать ему, конечно в деликатной форме: „Батюшка Илиодор предлагает, не угодно ли будет вам проехаться на его вороных в тюрьму. Лошади и карета к вашим услугам“». На что юродивый Никита возразил, что отвезет Филимонова на своей лошади.

Когда гласные в следующий раз позволили себе обсуждать в заседании деятельность иеромонаха, о. Илиодор с плохо скрываемым злорадством пригрозил клеветникам встречей в камере судьи 1-го участка. «Тюрьму ремонтируют. В серый цвет красят ее. Значит, готовятся встречать почетных гостей. Один гость уже есть».

Однако обстановка судебного процесса о. Илиодору не понравилась. Во-первых, ему пришелся не по душе наплыв публики, движимой явно не сочувствием к нему. «Хамы вы, хамы! — заочно упрекал о. Илиодор зрителей. — И вот почему. Вы считаете позорным для священника таскаться по судам и стыдитесь за него. А раз вам стыдно, то зачем же вы пришли на суд? Раз вам неприятно слушать, что ваш пастырь подвергается публичному оскорблению и осмеянию, то зачем вы пришли сюда? Вы должны обегать [так в тексте] то