Сам священник объяснял, что встреча касалась «очень большого дела», к нему, однако, не относящемуся. Однако газеты с уверенностью писали, что он приехал для переговоров по поводу возбужденного против него нового дела.

«Я ужаснулся, — рассказывал священник, — увидев грязные коридоры, грязное здание суда. Из комнат выбегали посмотреть Илиодора судейские, тоже какие-то грязные люди». Действительно, пока он ожидал приема, коридоры заполнялись не только служащими суда, но и публикой, глазевшими на знаменитость.

О существе беседы газеты ничего не узнали. Даже о ее длительности их отчеты расходятся: в «Саратовском листке» — «около получаса», в «Саратовском вестнике» говорится о «продолжительной беседе».

Последовавший за этим отъезд о. Илиодора в Петербург слухи тоже связали с делом об оскорблении уездного съезда: якобы обвиняемый поехал хлопотать о прекращении преследования против себя.

Затем произошли перевод о. Илиодора в Тульскую губернию, его возвращение и связанные с этим шумные скандалы. Поэтому полиции не удалось вовремя вручить ему копию обвинительного акта. Лишь 4.IV, когда страсти утихли, пристав 3-й части Бронницкий послал в монастырь околоточного надзирателя Бельского для исполнения этой формальности.

Однако о. Илиодор по-прежнему отказывался принимать бумаги из суда, ссылаясь на свое декабрьское заявление: «прошу передать приставу, чтобы он больше ко мне не присылал бумаг, а то я буду сердиться и даже жаловаться». Околоточный составил об этом протокол.

Тогда сам пристав дважды (5 и 19.IV) посетил о. Илиодора, прося принять обвинительный акт, но тот оба раза отказывался, сначала лично, а затем через брата Александра. Пристав составил второй протокол.

Лишь 21.VI, после получения копии обвинительного акта Саратовской духовной консисторией, царицынской полиции удалось-таки всучить документ несговорчивому иеромонаху.

Слушание дела по оскорблению уездного съезда состоялось 28.XI.1911. Саратовский адвокат И. Я. Славин вспоминал, что это дело «долгое время являлось предметом различных толков и разговоров в кулуарах суда и палаты».

Из того же источника известно, что состав суда оказался необычным: по неизвестным причинам члены первого уголовного отделения было заменены «особым присутствием», составленным из члена второго уголовного отделения Модестова и двух членов гражданских отделений суда: Найденова и С. А. Уварова. Именно Модестов и Найденов два года назад разбирали дело об оскорблении Бочарова о. Илиодором и приговорили его к тюремному заключению. Модестов был хорошо известен священнику, будучи председателем суда, рассматривавшего 1.XII.1910 дела с редакторами.

Только 16.XI.1911 иеромонах ездил в камеру городского судьи в качестве свидетеля по делу об изгнании из монастырского храма полиции, и вот снова суд! Действительно, приходилось ходить в суд более, чем в церковь, в буквальном смысле. Если двумя годами ранее заседание пришлось аккуратно на день Знамения Пресвятой Богородицы, то теперь — сразу на следующий день после этого праздника, но, учитывая время на дорогу до Саратова, все-таки приходилось выбирать между судом и праздником, пришедшимся к тому же на воскресенье. На сей раз наученный горьким опытом о. Илиодор предпочел суд, сокрушаясь: «я вынужден был воскресение провести в пути, вместо того чтобы в этот день быть в храме. Я лишен был возможности служить обедню в воскресный день, а воскресных дней в году только 52».

Когда ценой этих жертв о. Илиодор в сопровождении нескольких спутников (привратник apxиepeйского корпуса, священники Космолинский, Попов и Воробьев, группа союзников во главе с старьевщиком Уваровым) вошел в зал суда чуть ранее назначенного времени — 9 часов утра 28.XI, то обнаружил отсутствие судей. Налицо были только присяжные заседатели, которые в настоящем деле не участвовали. «Где те, кто меня должен судить?» — возмутился священник и потребовал позвать пристава.

Разглядывая от скуки интерьер здания, о. Илиодор заметил, что с января оно не стало чище. Указывая присяжным на паутину и пыльные скамьи, он сказал: «Это недопустимо! — всюду грязь».

От прибывшего пристава о. Илиодор потребовал составить протокол об опоздании судей. Тот объяснил, что дело будет слушаться в другом зале. Однако когда священник, справившись в канцелярии палаты, последовал в указанное ему помещение в верхнем этаже, то не нашел своих судей и там. Только когда городовой сел на извозчика и отправился за председателем суда — далеко же находился этот председатель, если городовой не мог дойти до него пешком! — тот, наконец, явился.

Согласно протоколу, заседание было открыто в 9 час. 50 мин. пополуночи. Следовательно, поиски судей заняли 50 мин.

Мимоходом упомянув об их опоздании, Славин с негодованием пишет: «Это Илиодору дало повод, расхаживая по коридорам и канцеляриям суда, громко требовать скорейшего открытия заседания суда в час, назначенный во врученной ему повестке, угрожая в противном случае заявить надлежащему начальству о неаккуратности и неисправности суда. Наконец заседание было открыто. Говорят, в начале заседания Илиодор сделал суду выговор за несвоевременное начало заседания».

На самом деле священник не просто «расхаживал», а искал своих судей, разумеется, не молча. Эти блуждания были для о. Илиодора не слишком приятны, поскольку обитатели здания с интересом глазели на знаменитого священника, а некоторые даже бегали следом за ним, так что он в конце концов потребовал поставить на лестнице караул в ограждение от публики. Не обошлось и без обычных мелких столкновений. Еще в первом зале о. Илиодор обнаружил, что из коридора на него через открытую дверь смотрит присяжный заседатель Корчагин, держа в руках папиросу. Не выносивший курения священник распорядился: «Городовой, вывести его отсюда. Какое он имеет право курить здесь!». По просьбе городового Корчагин убрал папиросу.

Словом, даже в роли обвиняемого о. Илиодор не изменил своей привычке поучать всех без спросу.

Заняв место на скамье подсудимых и ответив на обычные формальные вопросы, священник, как и в прошлый раз, спросил: «Кто входит в состав суда?». В отличие от Воскресенского, Модестов спокойно назвал судей, товарища прокурора и секретаря по именам и фамилиям.

Затем товарищ прокурора А. В. Волжин предложил слушать дело при закрытых дверях ввиду того, что его предметом является оскорбление судебной власти (6203 ст. Уст. Уг. Суд.). О. Илиодор протестовал, очевидно, потому, что это означало удаление не только публики и репортеров, но и свиты, сопровождавшей его. Суд постановил удалить публику, сделав по просьбе подсудимого исключение только для духовенства (622 ст. Уст. Уг. Суд.).

Защитника у подсудимого не было, что понятно ввиду его взглядов на этот институт. К тому же о. Илиодор с его недюжинным ораторским талантом, пожалуй, заткнул бы за пояс любого адвоката.

Удостоверившись, что ему инкриминируется оригинал его письма, а не очередной жандармский или газетный пересказ, о. Илиодор заявил, что не признает себя виновным. Затем он произнес яркую искреннюю речь.

«Прежде всего, — начал о. Илиодор, — я прошу судей отрешиться от того, что вы судите меня за оскорбление суда же. Я далек был от мысли оскорбить суд. Я очень высоко ставлю суд.