По-видимому, после скандальной речи священник получил какое-то внушение. В проповеди 9.I.1911 он как мог шел на попятный:

«Взгляд мой о судейских цепях совпадает с мнениями о них самих судей. Цепь — плохая вещь; по крайней мере так заявил один местный судья женщине, которая спросила его: почему он судит, не надевая цепи? „Зачем я буду надевать такую пакость!“ — объяснил он ей. Так может сказать изменник, преступник, а не слуга Царский. Но если цепь, как средство устрашения их, слишком жестока, то сечь, пороть их нужно».

Однако и в этой речи о. Илиодор не удержался от нападок на судей — «бесчестных, бесстыжих подлецов, окаянных развратителей и богохульников». Вновь подчеркнув, что таким людям он покоряться не намерен, проповедник объявил, что по примеру апостола Павла требует царского суда, состав которого должен быть назначен Высочайше, и подчинится только этому суду.

Боясь обвинений в бунтарстве, о. Илиодор сделал оговорку скорее для жандармов, нежели для слушателей: своих приверженцев он не призывает уклоняться от суда, а сам решился на это в силу своего «исключительного положения».

Но проект повешения судей на их же цепях был слишком заманчив, чтобы о. Илиодор так легко с ним расстался, и в речи 16.I.1911, произнесенной в зале Саратовского музыкального училища, он вновь вернулся к этой теме. Теперь он предлагал две меры исправления: «перевернуть цепь на шее, выйдет петля, и тянуть в этой петле судью, пока не будет праведно судить; другая мера — послать судей на конюшню и сечь беспощадно».

«Монах Илиодор упраздняет суд и предлагает нам самого себя в… священные инквизиторы», — прокомментировал эту речь сотрудник «Саратовского листка».

Поднятый о. Илиодором шум поначалу возымел некоторое действие. Прокурор Саратовской судебной палаты затребовал от Царицынского уездного съезда мотивированную копию злополучного приговора, упомянутого в скандальном заявлении священника. Копия была спешно отправлена в Саратов, а следом отправился судья Воскресенский. Однако приговор остался в силе.

Как ни скандально было заявление о. Илиодора 17.XII об утрате им веры в суд земной, оно все же не теряло своей сущности как прошение о прекращении всех возбужденных им дел. На момент получения скандального заявления о. Илиодора в Саратовском окружном суде оставалось 5 дел против Булгакова — одно начатое рассмотрением 1.XII и еще четыре, которые суд не успел рассмотреть.

Обратившись к этому вопросу 23.XII, суд задумался: к каким именно делам относится заявление о. Илиодора — «покорнейше прошу все мои дела судебные, возбужденные мной в Саратовском окружном суде, прекратить»? К нерассмотренным, к неоконченным или даже и к завершенным? Постановив для начала прекратить 4 нерассмотренных дела, окружной суд распорядился через царицынское полицейское управление запросить у о. Илиодора письменное уточнение, относится ли его заявление к 3-м делам, по которым состоялись судебные заседания, включая два, по которым вынесены обвинительные приговоры.

Присужденный к тюремному заключению Булгаков такому повороту событий был очень рад и поспешил письменно заявить суду, что ничего не имеет против прекращения также тех дел, по которым уже состоялись судебные заседания и приговоры.

Однако о. Илиодор, твердо решивший отказаться от всяких сношений с судом, не последовал этому примеру, ограничившись надписью на повестке: «читал».

Судейские чиновники оказались в затруднительном положении. Но тут случилось невероятное: сам о. Илиодор прибыл в Саратов и пожаловал 15.I в окружной суд, желая побеседовать с прокурором. После беседы секретарь первого уголовного отделения Носов перехватил священника в коридоре и пригласил зайти в их канцелярию, чтобы расписаться на делах, по которым следует прекратить преследование. Но о. Илиодор «крикнул» ему: «разве вы не знаете, что я сказал, что никаких дел с судом я больше не имею?».

Пришлось суду толковать полученную от священника бумагу по своему разумению. 20.I было решено прекратить одно уже начатое рассмотрением дело, а двум уже решенным дать дальнейший ход.

Заявление о. Илиодора было отпечатано под копирку в 5 экземплярах и вложено в 5 дел. И теперь в каждом из них красовался текст: «Ввиду крайнего бесстыдства и беспредельной бессовестности, проявленных Царицынским уездным съездом» и т. д.

После решения суда 20.I перед Булгаковым вновь замаячила тюрьма, и он, как и собирался ранее, подал апелляцию на оба приговора. Полиции долго не удавалось вручить о. Илиодору повестку. Сначала он отсутствовал из Царицына ввиду своего перевода в Тульскую губернию. После отмены этого перевода околоточный надзиратель отправился к священнику с повесткой (4.IV), но тот отказался ее принять, ссылаясь на свое декабрьское заявление. Затем о. Илиодора посетил с той же целью полицейский пристав (19.IV), но тоже не преуспел. В обоих случаях были составлены протоколы.

Опираясь на эти протоколы, 23.V Саратовская судебная палата прекратила оба дела с отменой обвинительного приговора. По существу они даже не рассматривались. Булгаков был спасен.

Дело по оскорблению Царицынского уездного съезда (ст.283 Улож. Наказ.)

Но главные последствия декабрьского заявления о. Илиодора были еще впереди. Рассмотрев эту бумагу 23.XII.1910, Саратовский окружной суд признал ее оскорбительной для Царицынского уездного съезда и препроводил на распоряжение прокурора. Тот составил обвинительный акт о ее авторе по признакам преступления, предусмотренного 283 ст. Улож. Наказ. (оскорбления судебного или правительственного места, помещенные в жалобе, поданной в другое судебное или правительственное место), и заключение об избрании против священника меры пресечения — подписки о неотлучке.

Эта мера весьма позабавила о. Илиодора: «то старались выжить меня из Царицына всеми средствами, а теперь вдруг просят меня, чтобы я не уезжал. Как это, говорят, мы останемся без Илиодора. И не только просят, но и взяли от меня в этом подписку».

Однако дать подписку он отказался, объявив прибывшему за ней нижнему чину, что не принимает никаких бумаг из суда. Собеседник ответил, «что тогда он должен будет исполнить закон». «Как же вы исполните?», — спросил о. Илиодор. Тот пояснил, что будет наклеивать все приносимые им бумаги на стену. «Наклеивайте, — одобрил о. Илиодор, — но только не друг на дружку, а подряд, чтобы православный народ мог прочитать [эти] бумаги, как в них смеются над священником, которым всегда говорилась только одна правда, и, хотя вы и будете их наклеивать, а в суд я все-таки не пойду».

Разумеется, он и не думал следовать назначенной ему мере пресечения и тут же уехал в Саратов на чествование еп. Гермогена, а затем в Петербург. В Саратове о. Илиодор, как уже говорилось, провел беседу (16.I), в которой упомянул и о подписке. Газеты записали его слова так: «Сделать со мной они ничего не могут: взяли с меня (чудаки!) подписку о невыезде! я подписку подписал, а сам вот здесь».

Будучи в Саратове, 15.I о. Илиодор посетил прокурора окружного суда Богданова.