…В конце августа, получив на руки вместо паспорта удостоверение поселенки, Аля торопится на почту за деньгами, которые прислал ей Борис Леонидович. 26 августа 1949 года она ему пишет:

«Спасибо тебе, родной, и прости меня за то, что я стала такой попрошайкой. Просить даже у тебя – просто ужасно, но ужасно сейчас тут сидеть в этой избе и плакать оттого, что, работая по-лошадиному, никак не можешь заработать себе ни стойла, ни пойла…

…Я все маму вспоминаю, Борис. Я помню ее очень хорошо и вижу ее во сне почти каждую ночь. Наверное, она обо мне заботится – я все еще живу…

…Когда я получила деньги, я, знаешь, купила себе телогрейку, юбку, тапочки, еще непременно куплю валенки, потом я за всю зиму заплатила за дрова, потом я немножечко купила из того, что на глаза попалось съестного, и это немножечко все сразу съела, как джеклондоновский герой. Тебе, наверное, неинтересны все эти подробности? Дорогой Борис, твои книги еще раз остались “дома”, то есть в Рязани. Я очень прошу тебя – создай небольшой книжный фонд для меня. Мне всегда нужно, чтобы у меня были твои книги, я бы их никогда не оставляла, но так приходится…»[187].

В сентябре Алю переводят на работу в клуб. Клубу давно был необходим художник-оформитель, даже просто грамотный человек, который мог бы писать лозунги, афиши. Тот, кто работал в клубе, класса три окончил, он прославился тем, что написал о демонстрации фильма «Встреча на Эльбе», перепутав буквы в слове «Эльба», так что получилось нечто непотребное, к великой радости мужского населения Туруханска.

В документах обнаружена справка: «Выписка из протокола № 20 по Туруханскому РДК (рабочий Дом культуры) от 14 сентября 1949 года. Считать принятой на работу художника РДК гражданку Эфрон Ариадну Сергеевну с 15.IX.1949 с окладом по смете». И чья-то неразборчивая подпись. «С окладом по смете», – но как раз оклада-то художника в клубе и не было, и Але приходится по несколько месяцев работать, не получая ни копейки, ибо клуб никак не мог справиться со сметой и выкроить хоть нищенские деньги. Да и руководство клуба не очень волновал вопрос, что гражданка Эфрон сидит без зарплаты, ибо все равно этой гражданке Эфрон деваться из Туруханска некуда!

«Дорогие мои Лиленька и Зина! С некоторым запозданием поздравляю вас с 32-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции и надеюсь, что вы хорошо провели этот замечательный праздник. Вы не обижайтесь, что не смогла я вас поздравить своевременно, но вся подготовка к праздникам прошла у меня настолько напряженно, что не было буквально ни минутки свободного времени. В этих условиях работать необычайно трудно – у Дома культуры ни гроша за душой, купить и достать что-либо для оформления сцены и здания невозможно, в общем, помучилась я так, что и передать трудно. Сейчас, когда эта гора свалилась с плеч, чувствую себя совсем, совсем больной, столько сил и нервов все это мне стоило. Праздновать не праздновала совсем, а поработать пришлось много-много.

У нас уже морозы крепкие, градусов около –30. Представляете себе, какая красота – все эти алые знамена, лозунги, пятиконечные звезды на ослепительно белом снеге, под немигающим, похожим на луну, северным солнцем! Погода эти дни стоит настоящая праздничная, ясная, безветренная. Ночи – полнолунные, такие светлые, что не только читать, а и по руке гадать можно было бы, если бы не такой мороз! Было бы так все время, и зимовать не страшно, но тут при сильном морозе еще сногсшибательные ветры, вьюги и прочие прелести, которые с большим трудом преодолеваются человеческим сердцем и довольно легко преодолевают его.

Воду и дрова возим на собаках – кажется, пишу об этом в каждом письме, настолько этот вид транспорта кажется мне необычайным. Представляете себе – нарты, в которые впряжены 2–3–4 пушистые лайки, которые, лая и визжа, тянут какое-нибудь бревно или бочонок с водой. Потом на них находит какой-то стих, они начинают грызться между собой, и все это сооружение летит под откос вверх тормашками, сопровождаемое выразительным матом собачьих хозяев. Здешние обитатели говорят на многих и разных языках, но ругаются, конечно, только по-русски. Живут бедно, но зато празднуют так, как я в жизни не видывала, – варят какую-то бражку, гулять начинают с утра, к вечеру же все, старые, малые и средние, пьяным-пьяны. По селу ходят пьяные бабы в красных юбках, ватных штанах и поют пьяными голосами пьяные душещипательные песни, мужики же все валялись бы под заборами, если были бы заборы, – но последние к зиме ликвидируются, чтобы не пожгли соседи. Где-то кого-то бьют; где-то сводятся старые счеты, кого-то громогласно ревнуют – Боже мой, как все это далеко, далеко и еще тысячу раз далеко от Москвы! Потом начинается утро, и – все сначала…»

Наблюдательность и интерес ко всему, что вокруг, что видит, – не оставляют ее и здесь, она стремится запечатлеть это в слове. Вот еще отрывок из письма уже к Борису Леонидовичу о приезде кандидата в депутаты Верховного Совета, капитана парохода, вернее, о прилете его в лютый мороз…

«…И вот с аэродрома раздался звон бубенцов. Мы-то знали, что с аэродрома, но казалось, что едет он со всех четырех сторон сразу, такой здесь чистый воздух и такое сильное эхо. Когда же появились кошевки, запряженные низкорослыми мохнатыми быстрыми лошадками, то все закричали “ура!” и бросились к кандидату, только в общей сутолоке его сразу трудно было узнать, у него было много сопровождающих – и у всех одинаково красные, как ошпаренные морозом, лица. И белые шубы – овчинные. Я сперва подумала, что я уже пожилая и не полагается мне бегать и кричать, но не стерпела и тоже куда-то летела среди мальчишек, дышл, лозунгов, перепрыгивая через плетни, залезала в сугробы, кричала “ура” и на работу вернулась ужасно довольная, с валенками, плотно набитыми снегом, и в клочьях пены.

Ты знаешь, я так люблю всякие демонстрации, праздники, народные гуляния и даже ярмарки, так люблю русскую толпу, ни один театр, ни одно “нарочное” зрелище никогда не доставляли мне такого большого удовольствия, как какой-н.б. народный праздник, выплеснувшийся на улицу – города ли, села ли.

То, чего мама терпеть не могла».

Марина Ивановна когда-то сказала про Алю, что она: «И похожа на меня и непохожа. Похожа страстью к слову, жизнью в нем (о, не влияние! Рождение), не похожа – гармоничностью, даже идилличностью всего существа (о, не от возраста!..)». Страсть к слову останется у Али до конца ее дней! Гармоничность – уйдет… Идилличность будет помогать ей выжить и жить…

Борис Леонидович как-то написал ей: «Если несмотря на все испытания ты так жива еще и не сломлена, то это только живущий Бог в тебе, особая сила души твоей, все еще торжествующая и поющая…»

А об ее описании выборов: «Получил замечательное твое, по обыкновению, письмо в ответ на мои гриппозные и отвечаю, по обыкновению коротко и второпях.

Чу́дно ты написала о приезде депутата, о встрече его и о себе…»

Живет Аля с Адой Шкодиной. Ада Шкодина, в девичестве Федерольф, будучи от роду двадцати двух лет, вышла замуж за англичанина, который преподавал английский язык на курсах, где она училась. Он приехал в Россию помогать строить новое социалистическое общество. Потом Ада года два с половиной жила в Англии, потом она рассталась со своим мужем и вернулась на родину, это было в конце двадцатых годов. Как уже упоминалось, она успешно преподавала английский язык в университете, позже в Промакадемии, в ИФЛИ; занималась спортом, вышла замуж за русского, была счастлива. В 1938 году ее посадили. Никакого особого дела на нее не заводили, следователь просто спросил ее – может ли она опровергнуть тот факт, что была замужем за иностранцем и жила за границей? Нет, конечно, опровергнуть она этого не могла, что было – то было! Ей дали 58 статью ПШ (подозрение в шпионаже!). Свой срок она отбыла на Колыме. Затем поселилась в Рязани, преподавала в педагогическом техникуме. Встретились они с Алей, как уже говорилось, в тюрьме, когда обеих взяли по второму разу…