Показавшийся губернатору излишне лояльным к Наполеону Бальмен был (надо сказать, искусно) нейтрализован... женитьбой на дочери губернатора, после чего вел себя, как и другие комиссары, проанглийски. Впрочем, может быть, одно совпало с другим: старшая дочь Хадсона Лоу от первого брака 18-летняя Шарлотта Джонсон приглянулась 40-летнему и все еще холостому графу. 5 ноября 1819 г. Бальмен запросил у императора Александра согласие на брак и, получив оное, стал зятем сэра Лоу[1965].

Полномочные комиссары трех держав не просто одобрили, но и как бы дополнительно узаконили перед Священным союзом феодальных монархов режим заточения Наполеона в «сыром погребе» на острове Святой Елены, который национальный герой Индии Джавахарлал Неру назвал «поразительно подлым»[1966], а Виктор Гюго заклеймил следующими строками:

Враги Наполеона могли только приветствовать такой режим на «ужасной скале». Прусский фельдмаршал А. В. Гнейзенау в 1817 г. выразил их общее мнение в благодарственном письме к Хадсону Лоу: «Тысячи раз думал я об этой удивительной скале, где вы являетесь сторожем мира в Европе. От вашей бдительности и от вашей твердости зависит наша безопасность: ослабьте вы хоть немного ваше пристальное наблюдение за самым хитрым негодяем в мире, и наш покой оказался бы под угрозой»[1968].

Да, со стороны политических врагов Наполеона (а им не было счета) такое восхваление «бдительности» и «твердости» Лоу как «сторожа мира» было естественным. Но среди исследователей жизни и деятельности императора (ученых и литераторов) в унисон с Лоу и Гнейзенау одиноко, хотя и громко, звучит, пожалуй, только голос Вальтера Скотта. Он осудил «постыдную борьбу» Наполеона за свои «эфемерные права» с таким «воспитанным и благородным человеком», как Хадсон Лоу, вместо того чтобы, по мнению Скотта, «с благородным терпением» принять заслуженное им наказание[1969]. Такой взгляд великого англичанина на всю жизнь Наполеона и, в частности, на его заточение в «логове» сэра Лоу великий немец Генрих Гейне убийственно заклеймил как «поношение бога, которого он не познал», а за попытку уверить современников и потомков, будто в том логове с Наполеоном «обращались совершенно обворожительно», назвал Скотта «адвокатом дьявола»[1970].

На вопрос, почему феодальные монархи в 1815 г. с такой неимоверной целеустремленностью норовили заточить Наполеона как можно дальше и губительнее, кратко, но с исчерпывающей ясностью ответил Е. В. Тарле: «После “Ста дней” Наполеон казался им еще страшнее, чем до этого последнего акта своей эпопеи»[1971], ибо каждый из них содрогался при мысли, что он может повторить свой «полет орла».

Теперь уместно обозреть с надлежащими подробностями все, чем был занят Наполеон в течение шести лет его заточения, с кем и как общался, о чем думал, мечтал, жалел и как оценивал содеянное или упущенное им, а также его предшественниками, соратниками и противниками. В следующем параграфе речь пойдет (говоря словами Г. Гейне из его сочинения «Барабанщик Легран») «о мирском Христе, страдавшем под властью Хадсона Лоу, как о том поведано в евангелиях от Лас-Каза, О’Мира и Антомарки»[1972].

Вечером 17 октября 1815 г. Наполеон во главе своей свиты из добровольных изгнанников и под конвоем английской стражи сошел с фрегата «Нортумберленд» на землю острова Святой Елены. Поглазеть на «пленника Европы» (о котором молва не смолкала с 15 октября, когда фрегат бросил якорь в гавани острова) сбежались к набережной почти все островитяне. Бетси Бэлкомб, с которой я еще ознакомлю читателя, вспоминала: «Толпа собралась столь многолюдная, что сквозь нее едва можно было пройти, и, чтобы сдерживать ее напор, пришлось вдоль всего пути следования кортежа, вплоть до города, расставить часовых с примкнутыми к ружьям штыками . Уже было темно, когда мы увидели лодку с “Нортумберленда”, которая причалила к берегу. Кто-то из нее вышел. Нам сказали, что это Наполеон. Но в темноте нельзя было хорошо различить его черты. Он шел вместе с адмиралом Кокбэрном и генералом Бертраном между выстроившихся шпалерами солдат . Людей было так много, что пришлось среди них прокладывать дорогу для императора . Наполеон был очень недоволен таким проявлением любопытства. Позднее я слышала от него, что ему было противно видеть, как все за ним следят, как смотрят на него, словно на дикого зверя»[1973].

Поскольку Лонгвуд к тому времени еще не был переоборудован из скотного двора в «резиденцию» для императора, Наполеон с частью свиты провел первые два месяца своего плена в уютном имении Бриары чиновника Ост-Индской торговой компании Уильяма Бэлкомба. Здесь, даже под бдительным надзором часовых адмирала Д. Кокбэрна, исполнявшего обязанности главного тюремщика до прибытия на остров Хадсона Лоу, Наполеон мало страдал от ссыльного режима, главным образом потому, что семья Бэлкомб относилась к нему уважительно и даже заботливо. Было видно, что именно вся семья прониклась к своему «пленному квартиранту» симпатией, но больше всех - младшая из двух дочерей четы Бэлкомб, очаровательная Бетси, которой тогда не исполнилось еще 14 лет, но на вид можно было дать все 18.

Элизабет (Бетси) Бэлкомб произвела на Наполеона, пожалуй, единственно приятное впечатление из всего пережитого им на острове Святой Елены. Очень умная, начитанная, веселая, чрезвычайно общительная (кстати, бегло говорившая по-французски) Бетси с первого дня пребывания Наполеона и до последнего дня своего пребывания на Святой Елене проявляла к нему живейший интерес, а те два месяца, которые он прожил в Бриарах, общалась с ним ежедневно. Она была и среди тех, кто глазел на «пленника Европы», когда его высаживали с корабля на остров. Тогда Бетси ожидала увидеть его таким, каким изображали Наполеона английские карикатуристы: «исчадием ада», «огромным людоедом, исполином с большим сверкающим красным глазом на лбу и с торчащими изо рта острыми клыками»[1974]. Но уже на следующий день Бетси присмотрелась к Наполеону и навсегда запомнила его совсем иным: «Он был смертельно бледен, однако черты его, несмотря на их холодность, бесстрастность и суровость, показались мне удивительно красивыми. Едва он заговорил, его чарующая улыбка и мягкость манер тотчас рассеяли наполнявший меня до того страх. Он опустился на один из стоявших тут стульев, обвел своим орлиным взором наше скромное жилище и сказал маме, что оно на редкость удачно расположено»[1975].