исламским городам. В 1919 г., чтобы сберечь дары, которые на протяжении 400 лет отправляли из Стамбула в Мекку и Медину, все эти золотые урны, украшенные драгоценными камнями мечи и прошитые серебром ткани привезли обратно в город на Босфоре, который и сам был жемчужиной Дар аль-Ислам, обитель ислама. Сегодня все они стали популярными экспонатами во дворце Топкапы.

Всего за две недели до перемирия, объявленного в 11 часов 11 ноября 1918 г., османы вступили в переговоры с британцами об условиях прекращения войны с силами Антанты. Весьма символично, что переговорщики встретились в Эгейском море на боевом судне Agamemnon. Через два дня в Босфоре уже места не было от западных судов: отмечали, что в Константинополь стянули больше огневых средств, чем в любую другую столицу{933}. И вот по водным артериям Стамбула вновь перевозилось самое современное артиллерийское вооружение, тут сталкивались интересы великих мира сего, волны вспенивались белыми барашками, смывая упорную самоуверенность захватчиков.

Несмотря на условия соглашения, достигнутого на борту «Агамемнона», французские и британские войска расположились по обоим берегам Золотого Рога – как в Стамбуле, так и во Френгистане. Один из их генералов торжественно проскакал по улицам города на белом коне – вылитый рыцарь-завоеватель. Французы заняли одни районы и дворцы, британцы – другие. Стамбул был книгой со сказками, а союзники, словно маленькие дети, выдирали оттуда страницы любимых глав, чтобы они никому не достались.

Когда в 1911–1923 гг. жителей выгоняли с насиженных мест, в стамбульских мечетях в поисках убежища стали небольшими группами собираться осиротевшие после войны дети – тут они спали под старыми простынями и одеялами

Официальный британский обозреватель Дж. Уорд Прайс писал о капитуляции Константинополя 10 ноября 1918 г. так:

«В три часа дня – было облачно, но по небу разливался рассеянный свет с востока – мы обогнули место, где прежде стоял сераль, и вошли в Золотой Рог.

Все прошло без всякой показухи. Казалось, прибытия первого представителя британского флота никто и не заметил. Но, подойдя ближе к набережной, мы увидели, что во всех домах и во всех окнах собрался народ.

Толпа имела необычный красный оттенок – из-за множества малиновых фесок, раскачивающихся туда-сюда, когда их обладатели силились что-нибудь разглядеть. Некоторые размахивали платками. На набережной, рядом с тем местом, куда приближалось тяжелое судно, стоял немецкий офицер.

Его это интересовало больше остальных, но он принимал равнодушный вид и время от времени старательно зевал. Постепенно за его спиной, словно для моральной поддержки, собралась группка немецких солдат и матросов. Многие годы они были здесь самопровозглашенными военными богами, теперь же их свергли с престола, и офицеры турецкого военно-морского флота спешили мимо, чтобы выразить свое почтение представителям страны, которую немцы некогда считали возможным презирать»{934}.

13 ноября 1918 г. по проливам прошел флот союзников: 42 судна с «Агамемноном» во главе. И хотя многие жители пришли в ужас – султан в своем окошке, да рыбаки в Золотом Роге, – благодаря настрою всех остальных в городе воцарилась праздничная атмосфера. Острых ощущений добавляли пролетавшие бипланы, девушки-христианки бросали цветы, мужчины распивали на улицах. Представители власти союзников самоуверенно (внутри как на иголках, по признаниям в личных дневниках) обосновались во дворце Долмабахче. Казалось, что Костантинийя отныне была в распоряжении Запада.

Среди союзных официальных лиц ходили разговоры о духовной и знаковой необходимости вновь сделать Айя-Софию христианским храмом. Дабы эти замыслы не стали реальностью, на входе стояли османы с автоматами. Лорд Керзон, с октября 1919 г. министр иностранных дел Великобритании, говорил, что турки в городе – «моровая язва». Зарождавшийся патриотизм турок был надломлен. В 1919 г. британский премьер-министр, Дэвид Ллойд Джордж, высказался так: «В руках турок Стамбул был не только рассадником всевозможных пороков Востока, но и началом, источающим яд морального разложения и козней по всей Европе… Константинополь – город не турецкий, и большинство населения не турки»{935}.

Турок убедительно предлагали переселить в Бурсу или Конью. Из городских тюрем выпустили всех немусульман, а турецких националистов расстреляли. В ответ начали зарождаться подпольные движения сопротивления. Впервые в жизни мусульманским женщинам из среднего класса пришлось покинуть свои дома и заняться вышивкой в примыкающих к Босфору складских помещениях, где сейчас – роскошные художественные галереи. По узким улочкам пронеслись передаваемые с балкона на балкон слухи о том, что турок и правда изгонят из Константинополя. Ходили толки, что мусульманских детей изжаривают, а гречанки одеваются, как турецкие проститутки. Собак подзывали: «Ко мне, Мухаммед»{936}!

Стамбульцы с гордостью называли свой город «дар-ы саадет» («обителью счастья»), «аситан» («вратами»), «умм-у дюния» («матерью мира») – но он им уже не принадлежал{937}. Стамбул стал просто охваченной войной столицей, которую армия союзников захватила, не обращая внимания на объявленное в 1918 г. перемирие.

Мустафа Кемаль. Примерно 1916 г.

За всем этим незаметно наблюдал Мустафа Кемаль, который в тот самый день, когда союзники начали оккупацию, поселился во дворце в Пере. Грудь этого юноши из Салоников украшали французские, немецкие и османские медали времен Первой мировой войны. Он пользовался уважением и, несомненно, был активным деятелем – и вот он решил прощупать Дж. Уорда Прайса. Его вопрос состоял в том, как бы и ему поучаствовать, раз уж британцы (это лучше, чем французы) начали раздел Османской империи.

Уорд сообщил британским властям о заинтересованности Мустафы Кемаля, но те презрительно проигнорировали его. Однако Кемаля было не так-то просто оттеснить на обочину истории. Участие Мустафы Кемаля в Первой мировой войне оставит след и на его судьбе, и на судьбе Стамбула.

Мучения на поле боя – пекло Аравийской пустыни, колючие кустарники в Галлиполи, корябающие проходящих мимо солдат, и горные перевалы Кавказа, где люди замерзали насмерть – усугублялись самым что ни на есть назойливым вмешательством. В ходе двух раундов переговоров, что велись в ноябре – декабре 1915 г. между французским послом в Лондоне Полем Камбоном и министром иностранных дел Великобритании сэром Эдвардом Греем, был написан ряд писем, содержащих тайное соглашение Сайкса-Пико. После это соглашение обсуждалось за закрытыми дверями в Петрограде (переименованном Санкт-Петербурге) с министром иностранных дел России Сергеем