Аглая в испуге бросилась было к дверям, но остановилась вдверях, как бы прикованная, и слушала.

— Хочешь, я прогоню Рогожина? Ты думала, что я уж иповенчалась с Рогожиным для твоего удовольствия? Вот сейчас при тебе крикну:“Уйди, Рогожин!” а князю скажу: “помнишь, что ты обещал?” Господи! Да для чегоже я себя так унизила пред ними? Да не ты ли же, князь, меня сам уверял, чтопойдешь за мною, что бы ни случилось со мной, и никогда меня не покинешь; чтоты меня любишь, и всё мне прощаешь и меня у… ува… Да, ты и это говорил! и я,чтобы только тебя развязать, от тебя убежала, а теперь не хочу! За что она сомной как с беспутной поступила? Беспутная ли я, спроси у Рогожина, он тебескажет! Теперь, когда она опозорила меня, да еще в твоих же глазах, и ты отменя отвернешься, а ее под ручку с собой уведешь? Да будь же ты проклят послетого за то, что я в тебя одного поверила. Уйди, Рогожин, тебя не нужно! —кричала она почти без памяти, с усилием выпуская слова из груди, с исказившимсялицом и с запекшимися губами, очевидно, сама не веря ни на каплю своейфанфаронаде, но в то же время хоть секунду еще желая продлить мгновение иобмануть себя. Порыв был так силен, что, может быть, она бы и умерла, так, покрайней мере, показалось князю. — Вот он, смотри! — прокричала она наконецАглае, указывая рукой на князя: — если он сейчас не подойдет ко мне, не возьметменя и не бросит тебя, то бери же его себе, уступаю, мне его не надо.

И она, и Аглая остановились как бы в ожидании, и обе, какпомешанные, смотрели на князя. Но он, может быть, и не понимал всей силы этоговызова, даже наверно можно сказать. Он только видел пред собой отчаянное,безумное лицо, от которого, как проговорился он раз Аглае, у него “пронзенонавсегда сердце”. Он не мог более вынести и с мольбой и упреком обратился кАглае, указывая на Настасью Филипповну:

— Разве это возможно! ведь она… сумасшедшая!

Но только это и успел выговорить, онемев под ужаснымвзглядом Аглаи. В этом взгляде выразилось столько страдания и в то же времябесконечной ненависти, что он всплеснул руками, вскрикнул и бросился к ней, ноуже было поздно! Она не перенесла даже и мгновения его колебания, закрыларуками лицо, вскрикнула: “ах, боже мой!” и бросилась вон из комнаты, за нейРогожин, чтоб отомкнуть ей задвижку у дверей на улицу. Побежал и князь, но напороге обхватили его руками. Убитое, искаженное лицо Настасьи Филипповныглядело на него в упор и посиневшие губы шевелились, спрашивая:

— За ней? За ней?..

Она упала без чувств ему на руки. Он поднял ее, внес вкомнату, положил в кресла и стал над ней в тупом ожидании. На столике стоялстакан с водой; воротившийся Рогожин схватил его и брызнул ей в лицо воды; онаоткрыла глаза и с минуту ничего не понимала; но вдруг осмотрелась, вздрогнула,вскрикнула и бросилась к князю.

— Мой! Мой! — вскричала она: — ушла гордая барышня?ха-ха-ха! — смеялась она в истерике: — ха-ха-ха! Я его этой барышне отдавала!Да зачем? для чего? Сумасшедшая! Сумасшедшая!.. Поди прочь, Рогожин, ха-ха-ха!

Рогожин пристально посмотрел на них, не сказал ни слова,взял свою шляпу и вышел. Чрез десять минут князь сидел подле НастасьиФилипповны, не отрываясь смотрел на нее, и гладил ее по головке и по лицуобеими руками, как малое дитя. Он хохотал на ее хохот и готов был плакать на ееслезы. Он ничего не говорил, но пристально вслушивался в ее порывистый,восторженный и бессвязный лепет, вряд ли понимал что-нибудь, но тихо улыбался,и чуть только ему казалось, что она начинала опять тосковать или плакать,упрекать или жаловаться, тотчас же начинал ее опять гладить по головке и нежноводить руками по ее щекам, утешая и уговаривая ее как ребенка.

Прошло две недели после события, рассказанного в последнейглаве, и положение действующих лиц нашего рассказа до того изменилось, что намчрезвычайно трудно приступать к продолжению без особых объяснений. И однако мычувствуем, что должны ограничиться простым изложением фактов, по возможности,без особых объяснений, и по весьма простой причине: потому что сами, во многихслучаях, затрудняемся объяснить происшедшее. Такое предуведомление с нашейстороны должно показаться весьма странным и неясным читателю: как рассказыватьто, о чем не имеешь ни ясного понятия, ни личного мнения? Чтобы не ставить себяеще в более фальшивое положение, лучше постараемся объясниться на примере и,может быть, благосклонный читатель поймет, в чем именно мы затрудняемся, темболее, что этот пример не будет отступление а напротив прямым инепосредственным продолжением рассказа.

Две недели спустя, то-есть уже в начале июля, и впродолжение этих двух недель история нашего героя и особенно последнееприключение этой истории обращаются в странный, весьма увеселительный, почтиневероятный и в то же время почти наглядный анекдот, распространяющийсямало-по-малу по всем улицам, соседним с дачами Лебедева, Птицына, ДарииАлексеевны, Епанчиных, короче сказать, почти по всему городу и даже поокрестностям его. Почти всё общество, — туземцы, дачники, приезжающие намузыку, — все принялись рассказывать одну и ту же историю, на тысячу разныхварияций, о том, как один князь, произведя скандал в честном и известном доме иотказавшись от девицы из этого дома, уже невесты своей, увлекся известною лореткой,порвал все прежние связи и, несмотря ни на что, несмотря на угрозы, несмотря навсеобщее негодование публики, намеревается обвенчаться на-днях с опозоренноюженщиной, здесь же в Павловске, открыто, публично, подняв голову и смотря всемпрямо в глаза. Анекдот до того становился изукрашен скандалами, до того многовмешано было в него известных и значительных лиц, до того придано было емуразных фантастических и загадочных оттенков, а с другой стороны, онпредставлялся в таких неопровержимых и наглядных фактах, что всеобщеелюбопытство и сплетни были, конечно, очень извинительны. Самое тонкое, хитрое ив то же время правдоподобное толкование оставалось за несколькими серьезнымисплетниками, из того слоя разумных людей, которые всегда, в каждом обществе, спешатпрежде всего уяснить другим событие, в чем находят свое призвание, а нередко иутешение. По их толкованию, молодой человек, хорошей фамилии, князь, почтибогатый, дурачок, но демократ и помешавшийся на современном нигилизме,обнаруженном господином Тургеневым, почти не умеющий говорить по-русски,влюбился в дочь генерала Епанчина и достиг того, что его приняли в доме какжениха. Но подобно тому французу-семинаристу, о котором только-что напечатанбыл анекдот, и который нарочно допустил посвятить себя в сан священника,нарочно сам просил этого посвящения, исполнил все обряды, все поклонения,лобызания, клятвы и пр., чтобы на другой же день публично объявить письмомсвоему епископу, что он, не веруя в бога, считает бесчестным обманывать народ икормиться от него даром, а потому слагает с себя вчерашний сан, а письмо своепечатает в либеральных газетах, — подобно этому атеисту, сфальшивил будто бы всвоем роде и князь. Рассказывали, будто он нарочно ждал торжественного званоговечера у родителей своей невесты, на котором он был представлен весьма многимзначительным лицам, чтобы вслух и при всех заявить свой образ мыслей, обругатьпочтенных сановников, отказаться от своей невесты публично и с оскорблением, и,сопротивляясь выводившим его слугам, разбить прекрасную китайскую вазу. К этомуприбавляли, в виде современной характеристики нравов, что бестолковый молодойчеловек действительно любил свою невесту, генеральскую дочь, но отказался отнее единственно из нигилизма и ради предстоящего скандала, чтобы не отказатьсебе в удовольствии жениться пред всем светом на потерянной женщине и темдоказать, что в его убеждении нет ни потерянных, ни добродетельных женщин, аесть только одна свободная женщина; что он в светское и старое разделение неверит, а верует в один только “женский вопрос”. Что наконец потерянная женщинав глазах его даже еще несколько выше, чем непотерянная. Это объяснениепоказалось весьма вероятным и было принято большинством дачников, тем более,что подтверждалось ежедневными фактами. Правда, множество вещей оставалисьнеразъясненными: рассказывали, что бедная девушка до того любила своего жениха,по некоторым — “обольстителя”, что прибежала к нему на другой же день, как онее бросил, и когда он сидел у своей любовницы; другие уверяли, напротив, чтоона им же была нарочно завлечена к любовнице, единственно из нигилизма, то-естьдля срама и оскорбления. Как бы то ни было, а интерес события возрасталежедневно, тем более, что не оставалось ни малейшего сомнения в том, чтоскандальная свадьба действительно совершится.