— Да-с, точно ведь и не тот самый человек лежит, вогробе-то-с, которого мы еще так недавно к себе председателем посадили,помните-с? — шепнул Лебедев князю: — кого ищете-с?

— Так, ничего, мне показалось…

— Не Рогожина?

— Разве он здесь?

— В церкви-с.

— То-то мне как будто его глаза показались, — пробормоталкнязь в смущении, — да что ж… Зачем он? Приглашен?

— И не думали-с. Он ведь и незнакомый совсем-с. Здесь ведьвсякие-с, публика-с. Да чего вы так изумились? Я его теперь часто встречаю;раза четыре уже в последнюю неделю здесь встречал, в Павловске.

— Я его ни разу еще не видал… с того времени, — пробормоталкнязь.

Так как Настасья Филипповна тоже ни разу еще не сообщала емуо том, что встречала “с тех пор” Рогожина, то князь и заключил теперь, чтоРогожин нарочно почему-нибудь на глаза не кажется. Весь этот день он был всильной задумчивости; Настасья же Филипповна была необыкновенно весела весь тотдень и в тот вечер.

Коля, помирившийся с князем еще до смерти отца, предложилему пригласить в шафера (так как дело было насущное и неотлагательное) Келлераи Бурдовского. Он ручался за Келлера, что тот будет вести себя прилично, аможет быть, и “пригодится”, а про Бурдовского и говорить было нечего, человектихий и скромный. Нина Александровна и Лебедев замечали князю, что если ужрешена свадьба, то, по крайней мере, зачем в Павловске, да еще в дачный, в модныйсезон, зачем так публично? Не лучше ли в Петербурге, и даже на дому? Князюслишком ясно было, к чему клонились все эти страхи; но он ответил коротко ипросто, что таково непременное желание Настасьи Филипповны.

Назавтра явился к князю и Келлер, повещенный о том, что оншафер. Прежде чем войти, он остановился в дверях и, как только увидел князя,поднял кверху правую руку с разогнутым указательным пальцем и прокричал в видеклятвы:

— Не пью!

Затем подошел к князю, крепко сжал и потряс ему обе руки иобъявил, что, конечно, он в начале, как услышал, был враг, что и провозгласилза билльярдом, и не почему другому, как потому, что прочил за князя иежедневно, с нетерпением друга, ждал видеть за ним не иначе как принцессуде-Роган, или по крайней мере де-Шабо; но теперь видит сам, что князь мыслит,по крайней мере, в двенадцать раз благороднее, чем все они “вместе взятые”! Ибоему нужны не блеск, не богатство и даже не почесть, а только — истина! Симпатиивысоких особ слишком известны, а князь слишком высок своим образованием, чтобыне быть высокою особой, говоря вообще! “Но сволочь и всякая шушера судят иначе;в городе, в домах, в собраниях, на дачах, на музыке, в распивочных, забилльярдами, только и толку, только и крику, что о предстоящем событии. Слышал,что хотят даже шаривари устроить под окнами, и это, так сказать, в первую ночь!“Если вам нужен, князь, пистолет честного человека, то с полдюжины благородныхвыстрелов готов обменять, прежде еще чем вы поднимитесь на другое утро смедового ложа”. Советовал тоже, в опасении большого прилива жаждущих, по выходеиз церкви, пожарную трубу на дворе приготовить; но Лебедев воспротивился: “дом,говорит, на щепки разнесут, в случае пожарной-то трубы”.

— Этот Лебедев интригует против вас, князь, ей богу! Онихотят вас под казенную опеку взять, можете вы себе это представить, со всем, сосвободною волей и с деньгами, то-есть с двумя предметами, отличающими каждогоиз нас от четвероногого! Слышал, доподлинно слышал! Одна правда истинная!

Князь припомнил, что как будто и сам он что-то в этом родеуже слышал, но, разумеется, не обратил внимания. Он и теперь только рассмеялсяи тут же опять забыл. Лебедев действительно некоторое время хлопотал; расчетыэтого человека всегда зарождались как бы по вдохновению и от излишнего жаруусложнялись, разветвлялись и удалялись от первоначального пункта во всестороны; вот почему ему мало что и удавалось в его жизни. Когда он пришелпотом, почти уже за день свадьбы, к князю каяться (у него была непременнаяпривычка приходить всегда каяться к тем, против кого он интриговал, и особенноесли не удавалось), то объявил ему, что он рожден Талейраном и неизвестно какимобразом остался лишь Лебедевым. Затем обнаружил пред ним всю игру, при чемзаинтересовал князя чрезвычайно. По словам его, он начал с того, что принялсяискать покровительства высоких особ, на которых бы в случае надобности емуопереться, и ходил к генералу Ивану Федоровичу. Генерал Иван Федорович был внедоумении, очень желал добра “молодому человеку”, но объявил, что “при всемжелании спасти, ему здесь действовать неприлично”. Лизавета Прокофьевна нислышать ни видеть его не захотела; Евгений Павлович и князь Щ. только рукамиотмахивались. Но он, Лебедев, духом не упал и советовался с одним тонкимюристом, почтенным старичком, большим ему приятелем и почти благодетелем; тотзаключил, что это дело совершенно возможное, лишь бы были свидетеликомпетентные умственного расстройства и совершенного помешательства, да приэтом, главное, покровительство высоких особ. Лебедев не уныл и тут, и однаждыпривел к князю даже доктора, тоже почтенного старичка, дачника, с Анной на шее,единственно для того, чтоб осмотреть, так сказать, самую местность,ознакомиться с князем и покамест не официально, но, так сказать, дружескисообщить о нем свое заключение. Князь помнил это посещение к нему доктора; онпомнил, что Лебедев еще накануне приставал к нему, что он нездоров, и когдакнязь решительно отказался от медицины, то вдруг явился с доктором, подпредлогом, что сейчас они оба от господина Терентьева, которому очень худо, ичто доктор имеет кое-что сообщить о больном князю. Князь похвалил Лебедева ипринял доктора с чрезвычайным радушием. Тотчас же разговорились о больномИпполите; доктор попросил рассказать подробнее тогдашнюю сцену самоубийства, икнязь совершенно увлек его своим рассказом и объяснением события. Заговорили опетербургском климате, о болезни самого князя, о Швейцарии, о Шнейдере.Изложением системы лечения Шнейдера и рассказами князь до того заинтересовалдоктора, что тот просидел два часа; при этом курил превосходные сигары князя, асо стороны Лебедева явилась превкусная наливка, которую принесла Вера, при чемдоктор, женатый и семейный человек, пустился перед Верой в особые комплименты,чем и возбудил в ней глубокое негодование. Расстались друзьями. Выйдя от князя,доктор сообщил Лебедеву, что если всё таких брать в опеку, так кого же быприходилось делать опекунами? На трагическое же изложение, со стороны Лебедева,предстоящего в скорости события, доктор лукаво и коварно качал головой инаконец заметил, что не говоря уже о том “мало ли кто на ком женится”,обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомернойкрасоты, что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает икапиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями имебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогогокнязя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует охитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть способствует кзаключению противоположному и для князя совершенно приятному…” Эта мысльпоразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю: “теперькроме преданности и пролития крови ничего от меня не увидите; с тем и явился”.