никогда не использовался в искусстве смерти, потому что люди этого мира едва познакомились с ним, и не имеет мистической силы.

Возможно, и правы были бы те, кто сказал так. Но я был уверен: когда речь идёт о чём-то, что столь похожем на поистине концептуальную магию, важная каждая песчинка, каждая мысль, каждое слово.

Сегодня всё было готово. Семнадцать тысяч жертв были надёжно закреплены и ждали своего часа. И семнадцать верных мне адептом смерти заняли свои места в центральном бассейне для крови.

Я медленно, бережно провёл руками по символам, вырезанным в камне. Их вырезали почти два месяца, и я тщательно следил за каждым завитком, заставляя переделывать, если мне что-то не нравилось. А затем потратил много литров крови пленных, смешав её со своей, чтобы нанести поверх вырезанных фигур нужные письмена.

Тяжёлая работа, что заняла долгие дни. Но я не доверил бы её никому другому, кроме себя.

Это был пасмурный, но не дождливый день. Всё небо было затянуто хмурыми облаками, не давая пробиться ни одному лучу солнца. Дождя не намечалось, но и солнца не было.

Мне подойдёт. Я не планировал торжественно одеваться: подобные мелочи меня совсем не волновали. Но Улос специально раздобыл где-то роскошную чёрную мантию, с бирюзово-синей и золотистой вышивкой.

Он считал это важным, и всеми силами пытался убедить меня надеть именно её. Порой я терялся в догадках, кто из нас двоих больше волнуется за мой жизнь… Я послушал старика. Мантия оказалась на диво удобной. Самое то для тяжёлой работы.

Я достал свой старый, сделанный ещё давным-давно костяной стилет. Тот совсем не выглядел потёртым… Совсем простой, из кости загонщика с рукояткой из мёртвого дерева. Казалось, со временем он стал лишь крепче. Иногда мне казалось, что кинжал сам давно превратился в своеобразную нежить. Им я впервые принёс в жертву человека. Сколько людей было убито им? Сотни? Тысячи? Я не вёл счета. Так или иначе, сегодня он пополнится настолько обильно, что дальше уже некуда.

Вдохнув всей грудью прохладный воздух северных гор, я вонзил костяной стилет в сердце первой жертвы, и тут же, почти мгновенно выдернул, расширяя рану. Затем быстро зашагал к следующей.

Пять секунд, чтобы быстрым шагом дойти до следующей звезды. Ещё пять, чтобы вскрыть грудь следующей жертвы… Я работал как заправский мясник, не делая остановок. Сознание сузилось до одной задачи, а лица людей слились в сплошной поток плоти, искажённой гримасами боли.

Я двигался по сужающейся спирали ритуала, а медленные потоки крови лились по желобам, превращаясь в полноценные красные реки, наполняя центральный каменный бассейн, на дне которого было вырезано семнадцать сложнейших ритуальных кругов, в каждом из которых меня ожидал верный соратник. Не знаю, сколько времени это заняло. Несколько часов, по меньшей мере. Я не считал время… Но однажды, сделав шаг в сторону очередной жертвы, я понял, что они закончились.

Кольцо замкнулось. Запах крови и смерти витал в воздухе, но я настолько привык к нему, что почти не замечал. Правая рука почти онемела, отзываясь болью в мышцах.

Не теряя больше ни мгновения, я прошёл к центральному кругу-бассейну, где крови набралось почти по колено, и внимательно осмотрел собравшихся адептов. Те стояли бледные и хмурые, но на лицах читалась только решимость.

Первые восемь мест заняли мои королевские рыцари. Шимуль настоял на этом, сказав, что они точно примут на себя удар, как подобает рыцарям королевств, ведь именно они шли за мной с самого начала. Я согласился.

— Начинайте. — приказал я.

Седовласый рыцарь, когда-то бывший наёмников, чётко кивнул и заговорил:

— Кто связаны кровью…

Шестнадцать голосов вторили ему, когда Шимуль вонзил кинжал себе в сердце. Рыцарь был одновременно мёртв и нет: глаза словно закатились, меняя цвет на антрацитово-чёрный. Но он остался стоять, застывший на грани: уже не живой, но ещё не рассыпавшийся в прах, высшая нежить, созданная ради одной-единственной цели: быть проводником, быть инструментом, точкой фокуса, что создаст бессмертного.

— И прокляты честью…

Энмар, рыжий лучник, чьи стрелы почти всегда попадали в цель, подал голос, вонзая в себя кинжал, и ещё шестнадцать поддержали его.

В этот момент, я почувствовал, как что-то пронзило меня изнутри. Это было похоже на то, как будто ржавая, шипастая, отравленная и одновременно раскалённая добела железная цепь прознаёт всё твоё нутро. Но в этот раз она не прознала моё тело: о нет, она пронзала саму душу…

Чудовищная, раздирающая изнутри боль бросила меня вниз, заставляя упасть на колено в бассейн, полный крови… Бирюза и синева на чёрной мантии окрасились багрянцем.

Краем глаза я заметил, как Сай, что стоял третьим, замер, словно в нерешительности. Он не боялся отдать жизнь: нет, боялся за меня.

— Продолжать… Что бы ни случилось… Любой ценой. Я выдержу. — прохрипел я, найдя в себе силы подняться.

— Разорвут оковы смерти… — прогудел громила Сай, вонзая в себя кинжал, больше не колеблясь.

Новая цепь пронзила мою душу, заставляя вскрикнуть. А затем ещё одна… Я упал в бассейн, захлёбываясь кровью. Это была поистине хтоническая пытка, и все мои силы уходили на то, чтобы не забыться в этой безумной боли. Я уже не слышал, как адепты говорят слова моей мантры, не видел, как вонзают в себя кинжалы, лишь отчаянно пытался не захлебнуться кровью собственных жертв, когда очередная вонзившаяся в душу цепь сбивала меня с ног.

Но я должен был… Потому что знал - другого шанса не будет. Расчёты, подготовка, теории: всё это меркло перед океаном безумного страдания. Я знал, что это вероятно, будет неприятно, но ничто не могло передать насколько.

Человек может приспособиться ко всему, и я повторял это про себя, цепляясь за это как за последний спасательный круг, пытаясь не захлебнуться.

Не знаю, как я выдержал это, и выдержал ли вообще. Это была пытка из того рода, что сводят человека с ума… Но в какой-то момент сквозь боль и призму воспалённого, отчаянно борющегося сознания, я услышал последние слова мантры.

— Отрёкшиеся от жизни… — Демойл вонзил кинжал в грудь, и мёртвый, зловещий хор голосов вторил ему.

— Замкнут кольцо.

Эскилион, бывший адепт круга красных башен, стоявший последним, проткнул собственное сердце, и последняя цепь пронизала моё нутро: всё ещё раздирающая, отвратительная… Но привычная.