Дантон встал.

– Камиль, однажды я вас убью, – просто сказал он. – Подойдите. Нет, не бойтесь, вас защищает беременная женщина. В сентябре, когда убивали заключенных, вы вываляли меня в дерьме. Все продумано, сказали вы Прюдому и всем, кто мог слышать. Все продумано – а я-то старательно делал вид, будто знать ничего не знаю. Убийства были необходимы, но мне по крайней мере хватило совести изображать, будто я к ним непричастен. Это вы, хлопая крыльями, спешили приписать себе заслугу в избиении младенцев. Поэтому нечего смотреть на меня сверху вниз с моральных высот, на которых вы угнездились сегодня. Вы знали. Вы все знали, знали с самого начала.

– Да, – сказал Камиль, – но я не думал, что вы так влипнете.

Он с улыбкой отступил назад. Габриэль смотрела на него во все глаза.

– Камиль, – проговорила она, – будьте серьезнее.

– Умой лицо, Габриэль, – сказал ее муж. – Да, потому что, если эти документы вытащат на свет, моя жизнь не будет стоить и двух су, как и ваша.

– Думаю, он блефует, – ответил Камиль. – Откуда у него ваша собственноручная расписка?

– Такая расписка существует.

– Так вы сглупили? Но посудите сами, возможно, де Моллевиль и видел документы раз или два, но ради чего Монморену с ними расставаться? Чтобы сберечь их, утверждает де Моллевиль, но тогда зачем подвергать их опасности, переправляя на корабле через Ла-Манш в эмигрантском багаже? Зачем Монморену отсылать их в Лондон? Там они бесполезны. Их можно только отправить назад. Он же не знал, что его убьют.

– Скорее всего, вы правы, но даже голословные обвинения де Моллевиля способны меня погубить. Если будут достаточно детальными и подробными. Давно шли разговоры, что я работаю на Питта. И даже идут прямо сейчас. Меня ждут в Конвенте сию минуту.

– Паниковать бесполезно, не так ли? Если это блеф и нет никаких документов, словам де Моллевиля грош цена. Остается надеяться, что это так. А кстати, о каком председателе он говорит? Сейчас председателем Верньо.

Дантон отвернулся.

– О Господи, – выдохнул он.

– Да, понимаю, его не удастся ни подкупить, ни запугать. Как вы могли быть так беспечны?

– Тебе следует немедленно выступить в защиту короля, – сказала Габриэль.

– Поддаться им? – спросил Дантон. – Я лучше умру. Если я вмешаюсь в ход дела сейчас, скажут, что меня подкупили. Это все равно что обнародовать документы. А после, стоит мне отвернуться, патриоты вонзят мне кинжал в спину. Да хоть его спроси. Он первый и вонзит.

Габриэль изумленно обернулась к Камилю.

– Не сомневаюсь, меня попросят о содействии. Я не хочу разделить вашу судьбу, – сказал тот.

– Почему бы вам не отправиться прямиком к Робеспьеру? – спросил Дантон.

– Нет, я останусь с вами, Жорж-Жак. Хочу увидеть, как вы себя поведете.

– Ступайте и расскажите ему все! Вам нечего страшиться, Робеспьер вас прикроет. Или вы боитесь, что он променял вас на кого-нибудь другого? Не волнуйтесь. Вы всегда найдете, к кому переметнуться. С вашими склонностями.

Габриэль встала.

– Так-то ты ценишь своих друзей? – Впервые в жизни она позволила себе обратиться к мужу в таком тоне. – Ты жалуешься, что друзья оставили тебя, а когда они приходят, ты их оскорбляешь. Ты сам себя губишь. Ты сговорился с этим де Моллевилем.

– Постойте, – сказал Камиль, – выслушайте меня, Габриэль, вы оба, пока не дошло до смертоубийства. Выступать в качестве холодного голоса разума я не привык, поэтому не сбивайте меня. – Он повернулся к Дантону. – Если ваши документы у Верньо, спасения нет, но почему он ждал так долго? Сегодня последний день, когда вы можете вмешаться в ход дебатов. Осталось несколько часов. Он председатель уже три дня – почему он молчит? Мы должны задаться вопросом: а у него ли бумаги, или они у прежнего председателя? От какого числа письмо?

– От одиннадцатого декабря.

– Председателем был Дефермон.

– Этот…

– Червяк.

– Умеренный, Габриэль, – сказал Дантон. – И хотя он мне не друг, но прошло целых четыре недели… Должен он был что-то сказать, что-то сделать?..

– Не знаю, Жорж-Жак. Вы не отдаете себе отчета, какое устрашающее впечатление производите порой на людей. Почему бы вам не пойти к нему и не напугать его еще сильнее? Если бумаги у него, вы их добудете. Если нет, вы ничего не теряете.

– Но если бумаги у Дефермона…

– Тогда ничто не мешает вам его припугнуть. У вас развязаны руки. Просто не задумывайтесь. И не медлите. Что, если Дефермона мучает совесть? То, что он молчал до сих пор, не значит, что он никогда не заговорит. Может быть, он ждет начала голосования.

Вошел Фабр. Последнюю фразу он не услышал.

– Вы вернулись, Дантон. Что здесь происходит?

В первое мгновение он решил, что ссора – неизбежная ссора – наконец-то разразилась. Фабр уже прослышал, что Дантон вернулся и сразу направился к Демуленам. Как события сместились сюда, за угол, ему еще предстояло выяснить, но воздух в гостиной Дантонов был пропитан насилием. Письма де Моллевиля Фабр не видел – на нем сидела Габриэль.

– Моя дорогая, что у вас с лицом? – спросил он.

– Попала под горячую руку.

– Как всегда, – сказал Фабр себе под нос. – Не бойтесь, Дантон, никто вас не заподозрит. Напротив, судя по вашему лицу, обидели именно вас.

– О чем вы, Фабр? – спросил Дантон.

– Заподозрит? – переспросил Камиль. – Его? Никогда. Он выше подозрений.

– Рад это слышать, – сказал Фабр.

– Пришло письмо… – начала Габриэль.

– Молчите, – сказал ей Камиль. – Иначе он снова вас ударит. На сей раз сознательно.

– Какое письмо? – спросил Фабр.

– Никакого, – сказал Камиль. – Никакого письма не было – по крайней мере, надеюсь. А знаете, Жорж-Жак, многое зависит от того, умен ли курьер. Большинство людей неумны, вы не находите?

– Пытаетесь сбить меня с толку, – посетовал Фабр.

Дантон наклонился поцеловать жену:

– Я еще могу спастись.

– Точно? – Она отвернулась. – Ты все еще занят саморазрушением.

Мгновение он пристально всматривался в нее, затем выпрямился. Схватил Камиля за волосы и запрокинул его голову назад.

– Извинений вы от меня не дождетесь, – сказал он. – Фабр, вы знаете депутата Дефермона, такой тихоня? Сможете его найти? Скажете, что через час Дантон нанесет ему визит. Никаких отговорок. Он должен быть дома. Раз сам Дантон желает его видеть. Подчеркните это. А теперь ступайте да поживее.

– Только это? Никакого послания?

– Ступайте.

У двери Фабр обернулся и мотнул головой в сторону Камиля. Думают, будто могут меня одурачить, говорил он себе на ходу, удаляясь по улице, ничего, скоро я выясню, в чем там дело.