— Вы с ума сошли? — сказал Лиленд.

— Если придется убить людей, много людей, таких как Халбурги, Толк и всех свидетелей, которые сейчас в Неваде, за сохранение тайны придется, черт возьми, заплатить слишком высокую цену.

Лиленд Фалкерк пришел в ярость:

— Вы забыли о том, что́ здесь поставлено на карту! Господи боже, старина, мы теперь не просто пытаемся не допустить распространения этой информации. Теперь это почти не имеет значения. Мы теперь пытаемся защитить от уничтожения наш биологический вид. Если мы сделаем официальное заявление, а потом решим применить насилие, чтобы не допустить распространения заразы, каждый треклятый политик и прекраснодушный идиот будет предвосхищать наши действия, вмешиваться, и мы проиграем эту войну. Вы даже моргнуть не успеете!

— Мне кажется, здешние события доказали, что опасность не так уж велика, — сказал Полничев. — Я, конечно, велел людям, охраняющим Халбургов, быть настороже, но не считаю, что Халбурги опасны. Эта малютка Эмми просто лапочка и никакая не вырожденка, конечно. Я не знаю, как Кронин получил свои способности, как передал их девочке, но я почти готов поклясться своей жизнью, что других способностей у нее нет. Ни у кого из них нет других способностей. Если бы вы могли встретиться с Эмми и понаблюдать за ней, полковник! Чудесный ребенок. Все указывает на то, что мы должны видеть в происходящем величайшее событие в истории человечества.

— Конечно, — холодно сказал Лиленд, — враг хочет, чтобы именно в это мы и верили. Если нас можно убедить, что приспособленчество и капитуляция — это великая благодать, нас победят без всякого сражения.

— Но, полковник, если Кронин, Корвейсис, Толк и Эмми инфицированы, если они больше не люди — или, по крайней мере, не похожи на вас и на меня, — они не стали бы рекламировать себя чудесными исцелениями и сеансами телекинеза. Они держали бы свои чудесные способности в тайне, чтобы распространять заразу, не давая себя обнаружить.

Лиленда этот аргумент не тронул.

— Мы не знаем точно, как действует эта штука. Может быть, зараженный сдается населившим его паразитам, становится их рабом. Что касается вашего последнего соображения, то, может быть, между хозяином и паразитом устанавливаются хорошие отношения и они защищают друг друга или хозяин даже не знает о паразите. Вот вам и объяснение, почему девочка Халбург и другие не понимают, откуда у них взялись эти способности. Но в любом случае зараженного, строго говоря, нельзя больше считать человеком. Думаю, Полничев, ему больше нельзя доверять. Ни на секунду. А теперь, бога ради, я вас прошу изолировать всю семью Толка. Немедленно!

— Я уже сказал вам, полковник: вокруг дома Толка — толпа журналистов. Если я войду туда с агентами и арестую Толка перед десятком репортеров, нашу операцию прикрытия можно завершать. И хотя я в нее больше не верю, саботировать ее я не собираюсь. Свой долг я знаю.

— Ваши агенты, по крайней мере, наблюдают за домом?

— Да.

— А что насчет семьи Мендоса? Если Толк заразил мальчика так, как Кронин, судя по всему, заразил его самого…

— Мы ведем наблюдение за семьей Мендоса, — сказал Полничев. — Опять же мы и шагу не можем сделать из-за прессы.

Еще одной проблемой стал отец Вайкезик. Священник побывал в квартире Мендосов, а потом в доме Халбургов до того, как Фостеру Полничеву стало известно о происходящем в одном и в другом месте. Потом агент ФБР видел Вайкезика у полицейского оцепления близ дома Шаркла в Эванстоне, в тот самый момент, когда Шаркл взорвал бомбу. Но никто не знал, куда он отправился, его не видели уже шесть часов.

— Он явно пытается во всем разобраться. Еще одна причина, по которой следует приостановить операцию прикрытия и проинформировать общественность, иначе нас поймают на месте преступления.

Лиленд Фалкерк почувствовал вдруг, как все распадается на части, выходит из-под контроля, ему стало трудно дышать, потому что он посвятил жизнь контролю, его философии и принципам, неустанному, железному контролю надо всем. Контроль значил больше, чем все остальное, вместе взятое. На первом месте стоял самоконтроль. Ты должен постоянно контролировать свои желания и низменные позывы, иначе рискуешь пасть жертвой одного из своих порочных пристрастий: к алкоголю, наркотикам, сексу. Ультрарелигиозные родители Лиленда начали вдалбливать это в голову сыну, когда тому не исполнилось еще и семи и он не понимал, что ему говорят. Затем ты должен контролировать свой интеллект, заставлять себя руководствоваться логикой и разумом, потому что человек по природе склонен к суевериям, к поведению, основанному на иррациональных допущениях. Это он усвоил вопреки родителям, которые брали его с собой на богослужения пятидесятников: потрясенный и испуганный, Лиленд видел, как те падают на пол в церкви или шатре, кричат и трясутся в диком остервенении, в экстатическом восторге, будто бы от вселения духа Господня, хотя на самом деле это была истерия в духе последователей Движения святости. Ты должен контролировать и свой страх, иначе обречен потерять разум. Он научился побеждать страх перед родителями, которые чуть ли не каждый день били и наказывали его, заявляя, что это делается ради его же блага, потому что в нем сидит дьявол и их долг — изгнать дьявола. Один из способов победить страх состоял в причинении себе боли для повышения болевого порога: ты можешь ничего не бояться, если уверен, что в состоянии вынести боль. Контроль. Лиленд Фалкерк контролировал себя, свою жизнь, своих подчиненных и любую задачу, которую перед ним ставили, но сейчас чувствовал, что контроль над ситуацией быстро ускользает от него, и был близок к панике, как никогда за последние сорок лет.

— Полничев, — сказал он, — я сейчас повешу трубку, но вы оставайтесь у телефона. Мой человек организует телефонное совещание: я, вы, ваш директор, Ридденаур в Вашингтоне и наш человек в Белом доме. Мы должны выработать жесткую политику и наилучший способ ее реализации. Черт меня побери, если я позволю вам, бесхарактерным созерцателям, сдаться. Мы будем сохранять контроль. А если будет нужно, уничтожим инфицированных, даже если среди них есть хорошенькие девочки и священники, и спасем свои задницы. Богом клянусь, я постараюсь, чтобы так оно и было!

В два сорок пять Фей и Джинджер возвращались в мотельном фургоне из Элко. Зелено-коричневая машина следовала за ними до съезда с восьмидесятой. Джинджер не сомневалась, что преследователи свернут на парковку мотеля, но они остановились в сотне футов от «Транквилити», под косым снегопадом.

Фей поставила машину перед входом в конторку мотеля. Доминик и Эрни вышли, чтобы помочь им выгрузить покупки, сделанные в Элко: лыжные костюмы и маски, ботинки, термоперчатки для тех, у кого их не было (свой размер каждый назвал накануне вечером), два полуавтоматических дробовика двадцатого калибра, патроны для дробовиков и другого оружия, рюкзаки, фонарики, два компаса, маленькая ацетиленовая горелка, два баллончика с газом и еще всякие мелочи.

Эрни обнял Фей, а Доминик — Джинджер. Оба одновременно сказали:

— Я беспокоился.