Сунулся Ониська: воду для пропарки с можжевеловым или рябиновым духом готовить? Прошка принёс ковш с урдой, отлил в кубок, подал.

Отпив несколько увесистых глотков, скинул подушку, улёгся навзничь, растянулся пластом, чтобы почуять, как блаженное тепло растечётся из пупа, забористо проникая во все по́ры, защекочет в теле.

Вспомнил: собирался же старуху, баку Аку, навестить – давно не слышно от неё ничего…

Последняя поездка к баке Аке была, когда ещё в Александровой слободе орден опришни разгорался: щуки в пруду отъедались до белого жира трупами тех царепродавцев, кто в большой заговор замешан был. А замешаны были все главари: и Ивашка Воротынский, и Васка Куракин, и Морозов с сыновьями, и окольничий Петруня Зайцев, и псковский игумен Корнилий, много ещё кто! Задумали, злотворцы, царя через подкуп кухарей ядами и отравной гнилью извести! И даже успели кое-чего сделать, но вовремя открылось. Надо было срочно ехать к баке Аке за снадобьями от яда, а уж после с боярскими выползнями разобраться сполна.

Отправился тогда с двумя дюжинами стрельцов в городишко, где было дано баке Аке и её маломощному сыну Ивану тайное пристанище.

Прибыли в темноте. Оставил стрельцов за две улицы, а сам, один, с мешком подарков, завернувшись в неприметный мужицкий тулуп и спрятав голову под черкесским башлыком, подарком жены Темрюковны, незаметно пробрался к нужному дому, заглянул в окно: бака Ака сидела за столом, перед ней – гора яблок, резала их на дольки и кидала в таз. В косынке по брови, вся в чёрном – словно всю жизнь на смерть собирается!.. И худа стала!.. Изморщинилась вся!..

Вошёл тихо, схватил её за плечи, испугал и, пока она охала и ахала, поцеловал в мятые щёки, вдыхая родной запах.

– Одакле ты, босята бесёнок? Радост! – обрадовалась бака Ака, вытирая о себя руки; откинула башлык с его головы, поцеловала, пошла запереть дверь от прислуги, крепкой девки (та спала без задних ног в сенях, не слыша прошедшего мимо царя).

В горнице натоплено. Скинул тулуп.

Старуха одним глазом (второй был сер от бельма) стала его оглядывать, водя головой вверх и вниз, с восхищением приговаривая:

– О, красавец! Царь стае! У! А был момак сопливец!

Спросил, как её сын, ущербный дядька Иван.

Бака скорбно склонила голову:

– Спити. Всё время спити. Ютро просыпае – по обеде засыпае понове! Сонливый жукарь его кусае! – объяснив далее, что князя Ивана, видно, сонный жук укусил – дрыхнет всё время, просыпаясь только поесть и на поганое ведро сходить…

Махнул рукой:

– Хорошо хоть под себя не ходит. А так – пусть спит. Спящий докук не творит. Всё равно с него пользы – шиш… Вот, привёз тебе… – Высыпал из мешка гостинцы – пироги, сахарные обломки, ткани штуку, а кошель с монетами дал в руки. – Смотри не потеряй, как в прошлый раз, – на девку подумала, а сама под лавку уронила.

Бака кинулась целовать его руку, но он сам ухватил её за сухую ладонь:

– Ты одна осталась от кровной родни – других нет никого! Сиротой родился – сиротой помру!..

– Я бескончаемо живе. Како деци твои?

Дети здоровы. Но ему нужны травы против яда. Какой яд был? Точно не известно: или отвар из мухоморов, или сухой змеиный порошок, или ртутный камень. Повара под пытками называли то одно, то другое, то третье, что им в кухонную утварь втирать якобы приказано было для медленной травли.

Уйдя за перегородку и пошуршав там, бака Ака вернулась со склянкой сухих трав, велев их на окропе заваривать и пить натощак по кружке, – это сбор верный, от самого Михни, сына Влада Цепеша, а тот, поди, знал эти дела.

Усмехнулся:

– А помнишь, как мамушка Аграфена бранила нас за Влада Дракула?

– Али запамятите такое?

Да, мамушка Аграфена не раз ругалась с бакой Акой, чтобы та не вбивала в голову царевичу всякие благоглупости о супостате и кровопийце Дракуле, – бака Ака отмахивалась:

– Пусть знае, что правда есте! – Приставал к ней, чтобы узнать дальше, и слушал развесив уши, как жгуче-ужасный Влад Дракул за один день искоренил нищенство в Валахии: собрав на пасхальный обед всех бродяг, бездомников, хожалых монахов, перекати-поле, кого по улицам отловить смогли, накормил их по-царски, а когда пьяные нищие, объевшись от пуза, загорланили песни, прославляя государя, – из всех углов выскочили убийцы в масках, перебили убогих и сожгли вместе с сараем, как хлам. – С той поре никакой нищак с испруженой руцей в Валахии не сиде, нигде и никогде!

И делался вывод: так мудрые государи поступают! Быстро, резко, надёжно!

Мамка Аграфена, слыша такое, гремела посудой, шикала на баку Аку, свистящим громким шёпотом предостерегая:

– Ты в своём уме, княжна Анна? Поучи его людей сжигать! Только этого не хватало! Ты спятила, что ли? Смотри, как бы самой на тот костёр не угодить!

А бака Ака опять отмахивалась: а что, разве не умён был Цепеш? А как он с предателями-боярами разделался?.. Узнав о месте изменного схода, явился туда с отрядом головорезов, похватал всех сановников и отправил их прямиком на стройку своего нового замка, приказав работать до тех пор, пока одёжа, в коей они на пиру замыслы свои змеиные лелеяли, не превратится в лохмотья. И работали пузатые воеводы, жирные дьяки, тучные бояре и их свиноподобные жёны и в дождь, и в холод в бальных платьях и камзолах. И будь здоров, как работали! А простой люд приходил, смотрел и дивился: как справедлив царь, никому спуску не даёт. И не давал! Кто на стройке отлынивал или одёжу специально тёр, чтоб быстрее в обноски превратить, тому руки отрубали. Не все дожили до конца: кто в стену стоя замурован был, кто под лестницы положен – от этого, говорят, постройки зело крепко стоят.

– У едном налёту едним ударцем многи зайце убие!

После рассказов о Владе Цепеше бака Ака не забывала напоминать: как орёл царит в вышине, как тигр обозревает свои пределы, как рыба-кит бороздит океан, так и царь должен править миром один – без советов, подсказок и сказок, и пусть Иванче слушает только своё сердце, смотрится в свою душу и всё проверяет только своим разумом и душой – на то он и царь, чтобы с Богом говорить и знать то, чего простым людям знать не дано!

Закончив с травами, стала угощать его яблоками из таза, но, резаные, они были уже темны и вяловаты, а он любил яблоки хрустящие, соком прыскающие.

Заметив это, старуха усмехнулась: ведь то яблочко, что Адам от Еввы принял, отнюдь не сладким, а зело горьким оказалось. И ничего, съел, дурачок, всех нас на муки вечные обрёк. Надо было ему этим яблоком Евву по башке треснуть – тогда в раю бы жили по се дни! И род людской не бедствовал бы! И ангел Денница не отпал бы от Бога – ибо отпал он из-за любви к людям: видя их малоумство, спустился на землю, желая помочь, вразумить, научить, а Бог хватился, подумал – «Сбежал ангел!» – и проклял его громом и молнией, заклеймил калёной звездой – а мы отдувайся века!..