Он что-то неспешно поискал в карманах, будто удостовериться, что не пропустил послание Эльгендорфа с утренней почтой. Но ничего в карманах не было.

– Я не занимаюсь работами на нижних ярусах, не имею представления о том, что там творится. Везде свои Президенты. Я заведую Альбионом, но не ярусами. Могу сказать, если образец и попал к нам, его будут судить со всей честностью. Я лично отбирал работников, проводил испытания и пытки. Они не посмеют солгать и вынести нечестный вердикт. Можете так и передать Вильгельму Эльгендорфу, – произнес Президент и, повернувшись, побрел дальше, куда и держал путь, словно и забыл про обещание вызвать охрану, стоило ему услышать про Вильгельма.

Как только черная фигура скрылась за поворотом, Норрис скатился на пол, схватился за голову и сдавленно застонал. Все рушилось. Вся жизнь, его и Вильгельма, сейчас зависела от неизвестного, занявшего место Президента на слушании.

А Норрис все еще в Альбионе и не знал даже, как выбраться из лабиринта коридоров.

– Норрис Херц, если нужны космолеты, то стоянка находится этажом ниже, – раздалось издалека и добралось до Херца зловещим эхом. – Направо и вниз.

Норрис, позабыв даже поблагодарить Президента, который не только отпустил его к Вильгельму, но еще и фактически отдал ему один из Альбионских космолетов, спотыкаясь, добежал до стоянки и умчался, надеясь, что еще успеет исправить происходившее в Штабе безумие.

Альбион он все-таки решил оставить Вильгельму, который, по его догадкам, все еще был где-то здесь.

Глава сорок восьмая

Катя очнулась от ноющей боли в животе. Перед глазами стояла мутная пелена, за которой невозможно рассмотреть ничего, кроме вездесущей тьмы, но голову Катя все-таки опустила. Крови на животе не было, у ног, кажется, тоже. А боль переходила от левого бока к правому, горячая, будто разрывавшая живот, но сразу же его сшивавшая.

– Вы очнулись, – раздалось прямо перед ней. Катя с трудом подняла голову.

Темно. Кажется, до этого было светлее, но когда случилось «потом», Катя уже не могла вспомнить. «Потом» было всегда. Кажется.

Силуэт незнакомца в черном одеянии стоял прямо перед ней и вертел в руках какую-то колбу.

– Что это? – произнесла Катя, но не услышала голоса. На губах осталось что-то горькое, но Катя не могла определить на вкус. То ли кровь, то ли порошок, то ли вода. Здесь все казалось горьким.

– Это ваши плохие новости, – сказал незнакомец и покрутил колбой перед лицом Кати. Так близко, что можно было ухватиться за закругленный кончик зубами и провести по стеклу языком. Холодная, наверное.

Катя попыталась выпрямиться, но в шее что-то хрустнуло, и Катя обмякла, как игрушка, у которой кончился заряд.

– Я провел опыт с вашей кровью на наличие в ней инородных веществ, объект с Планеты Земля, – произнес незнакомец и убрал колбу в подставку на столе. – В ходе исследования я обнаружил в вашем организме сыворотку, изменившую вашу память. Запрещенное вещество, занесенное в Список Закона. Это дважды нарушило договоренность с Вильгельмом Эльгендорфом, согласившимся на честную проверку. Хотите узнать, в чем заключается первое нарушение?

Катя отдаленно слышала, что позади раздавались шаги. Две, может, три пары ног что-то перетаскивали, топтались на одном месте и не останавливались.

– Хотите? – повторил незнакомец.

Катя чувствовала, как рот медленно наполнялся соленой жидкостью. Трубочки, потянутые от головы, будто сильнее притягивали ее к стулу, но выпрямиться она уже не могла. Но что-то изменилось – боли не было. Катя больше не чувствовала рези в животе. Живота будто не было.

– Одним из условий является отстраненность Почитателя от образцов. Почитатель не должен иметь никаких связей с образцами, но вы, как мы узнали, имели связь очень близкую. Конечно, это доказывает, что вы можете испытывать привязанность к другим существам, но…

– Я любила его, – прошептала Катя и слизала горечь с губ. Она наконец поняла – это ее кровь. – Любила.

– Называйте это, как хотите. Название никак не изменит реальности, – ответил незнакомец и потер руки о накидку. – Вильгельм вас подготовил, мы в этом уверены. А опровергнуть он это, увы, не может, так как здесь не присутствует.

– Но вы же не пустили… – попыталась возразить Катя, но быстрый выстрел боли в лоб остановил ее. Катя замолчала.

Незнакомец, кажется, сделал шаг назад.

– Не так важна причина вашего проигрыша, Екатерина. Вильгельм Эльгендорф  не узнает, почему на самом деле проиграл. Есть еще причина, о которой вам рассказывать нет смысла, но и Вильгельму Эльгендорфу о ней можно не говорить. Никто не посмеет сказать ему правду, пока он сам не попросит. А он, я думаю, не попросит больше никого и никогда.

Трубка, все еще выкачивавшая что-то из ее головы, вдруг запустила струю горячей жидкости в голову. Катя дернулась от неожиданности. Но появившееся тепло вдруг принесло такое спокойствие, что она перестала сопротивляться. Руки ее повисли, ноги обмякли – Катя перестала двигаться.

– Мы не можем продолжить эту проверку и вынуждены прекратить опыт сейчас же.

Незнакомец отошел к столу, где когда-то мигали кнопки, но Катя уже ничего не видела.

Она и хотела бы спросить, что с ней собирались сделать. Что ждало ее в будущем. Вернули бы они ее домой или оставили бы здесь. Зачем нужны были трубки, зачем горячая жидкость заливалась в нее. Но в мгновение все перестало иметь значение.

– Вас больше не побеспокоят, – отчеканил голос, и огромная игольчатая перчатка нажала на какую-то кнопку.

Катя почувствовала, будто тело отрывалось от земли. Не было больше холодного кресла и острых труб, прикрепленных ко лбу. Не было больше боли в животе, крови на губах и липких прикосновений осознания беспомощности. Оставалась тишина. Последний хруст, не принесший боли, не побеспокоил ее. Трубки притягивали ее к стулу, но Катя не чувствовала, что двигалась.

Смерть – всего лишь шаг в новую жизнь. Жизнь, в которой нет конца, где встречаются разлученные временем души и вечно радуются свету, который никогда не скрывает ночь.

Катя улыбнулась. Она молилась каждый день и ночь, так часто, как могла, и не забыла ни одного слова молитвы, пронесенной сквозь жизнь. Если один Создатель обманул ее, может, настоящий, принимающий молитвы, все еще любил ее. Свет фиолетовых, может, лиловых огней вдали – огоньки приближавшегося Рая. Катя чувствовала последние капли на губах и слизывала их, словно это уже не ее кровь, а чужая. Сладкая. Живительная.

За огнями виделась Италия, белый домик и апельсины, окутанные дымкой лилового заката. Пора возвращаться.

В темной и окутанной морозом комнате послышался последний хруст. Четыре надзирателя обменялись кивками.

Катя обмякла в кресле, испустив последний вздох, преисполненный спокойствием.