мире, где гуманизм и моральные ценности уже почти ничего не значили, а почти единственным критерием оказывалась физическая сила. Неудивительно, что эффективность Вейцмана как политического лидера в таких условиях становилась все ниже.

Отношение Вейцмана к его собственному народу, к сионистскому движению и даже к ближайшим соратникам было чрезвычайно противоречивым и зачастую двойственным. Он постоянно подчеркивал свою близость к народу: «Если я чего-то и добился, то именно потому, что я не дипломат. Если вы хотите обидеть меня — назовите меня дипломатом»[683]. «Герцль пришел с Запада, — заявлял он по другому случаю, — и пользовался западными представлениями и идеями. Я, к несчастью, родом из Литвы. Я слишком хорошо знаю еврейский народ, а он знает меня еще лучше. Поэтому мне и не хватает крыльев, которые были дарованы Герцлю… Если бы Герцль учился в хедере, еврейский народ никогда бы не пошел за ним»[684]. Однако эта «близость к народу» сочеталась у Вейцмана с элементами ницшеанского презрения к толпе. Вейцман отлично сознавал слабости еврейского народа, нежелание богатых евреев Европы и Америки финансировать работу сионистов и нежелание еврейских масс эмигрировать в Палестину. Неблагодарность, с которой Вейцман нередко сталкивался, со временем обострила в нем эти чувства. Время от времени он, казалось, приходил в отчаяние и терял надежду на то, что ему удастся уверить своих соратников в том, в чем сам он был непоколебимо убежден: для воплощения в жизнь сионистской мечты необходимы объединенные усилия всего народа. К своим современникам в рядах сионистских лидеров Вейцман, за редкими исключениями, относился с плохо замаскированным презрением. Как и Бен-Гурион, он умел находить общий язык с младшим поколением, которое взирало на него с восхищением, однако сотрудничать с другими людьми на равных Вейцману было чрезвычайно трудно. «В роли коллеги он чувствовал себя несчастным, — писал Гарри Захер. — Он не любил просить совета и не умел отчитываться в своих действиях»[685]. Кроме того, Вейцман был человеком настроения и в любой момент мог из обаятельного собеседника превратиться в яростного оппонента. Очень часто он использовал людей в своих интересах, отбрасывая их в сторону сразу же, как только переставал чувствовать в них нужду; с некоторыми из ближайших своих соратников он поступил крайне несправедливо. Не рассчитывая на благодарность окружающих, он и сам редко выражал ее другим. Однако чтобы стать народным вождем и великим политиком (таким, еще раз цитируя Берлина, чье активное вмешательство позволяет осуществить вещи, казавшиеся абсолютно невозможными), вовсе не обязательно быть святым. И для человека, большую часть своей жизни посвятившего активной политической работе, слабости Вейцмана были на удивление немногочисленными, а грехи — вполне простительными.

ДРУГИЕ СИОНИСТСКИЕ ЛИДЕРЫ

Одним из первых бросил вызов Вейцману Менахем Усишкин, который уже был лидером русского сионизма, когда Вейцман еще был студентом. Усишкин родился под Могилевым в 1863 г. в семье богатого купца-хасида и получил в Москве инженерное образование инженера (которое ему так и не довелось применить на практике). Он был центральным деятелем организации «Возлюбленные Сиона» и провел свой медовый месяц в Палестине в то время (1891 г.), когда это, мягко говоря, было не принято[686]. Этот коренастый, широкоплечий, голубоглазый человек заслужил репутацию несгибаемого и невероятно твердого в своих убеждениях политика. Действительно, Усишкин отличался этими достоинствами, однако, по-видимому, вдобавок он еще и намеренно создавал себе имидж неприступного и сурового человека, скрывая за ним романтическую мечту об искуплении земли Палестинской. Политическим амбициям Усишкина так и не суждено было осуществиться. Он имел сторонников-энтузиастов среди русских сионистов, но по своему темпераменту совершенно не годился на роль главы сионистской организации, которая нуждалась не в диктаторе, а в дипломате мягкого убеждения. Усишкин обладал «натурой царя» (по выражению одного его современника) и всегда облекал свои мнения в форму эдиктов. Он всегда был абсолютно уверен в своей непререкаемой правоте и в том, что никто, кроме него, не может быть прав. Поэтому подняться на вершину сионистской дипломатии ему помешал не только недостаток лингвистических способностей.

Обосновавшись в Палестине, Усишкин стал директором «Керен Хайесод». Он занимался покупкой земельных участков, которые позднее стали главными областями еврейских сельскохозяйственных поселений (Езреельская долина, долина Вейсан, Эмек Хевер). Придерживаясь «правых» политических взглядов, Усишкин, тем не менее, искренне поддерживал начинания социалистов-первопроходцев, даже когда эти начинания шли вразрез с его собственными убеждениями: главным свидетельством преданности идеям сионизма для него всегда оставалась готовность трудиться на палестинской земле. Усишкин усвоил веру русских народников в единство теории и практики и питал презрение к сионистам в диаспоре, которые связывали свое будущее с Европой, а не с Палестиной. Усишкин умер в своем любимом городе Иерусалиме во время II мировой войны, до последней минуты сохранив все свои предрассудки и страсти и полную ясность ума. Несмотря на все его недостатки, он пользовался всеобщим уважением и воспринимался как непоколебимая опора сионистского движения.

Наум Соколов после 1917 г. разделял с Вейцманом работу по руководству сионистским движением. Он также сыграл немаловажную роль в подготовке Декларации Бальфура. Соколов получил более разностороннее образование, чем Вейцман, но он не умел находить общий язык с народом и не обладал харизмой, необходимой лидеру. Будучи, пожалуй, самым достойным из сионистских дипломатов, он, тем не менее, не ставил перед собой грандиозных целей, свойственных великим государственным мужам. Соколов был терпим, добродушен и щедр в оценке других людей, а в самооценке — скромен[687], хотя и не лишен политических амбиций, как обнаружилось на сионистском конгрессе 1931 г., участники которого сместили Вейцмана с поста президента и выдвинули на его место Соколова. Он отличался приятной внешностью, прекрасными манерами, красноречием, остроумием и великолепной эрудицией. Однако ему недоставало демонического обаяния и страстности, присущих Вейцману. Соколов был слишком поглощен интеллектуальной деятельностью, чтобы стать истинным человеком действия; он был слишком учтив и вежлив, слишком нерешителен в важных политических вопросах. Он не был сильным человеком, да и не старался им выглядеть. Соколов старался не наживать себе врагов и не был достаточно тверд в своих убеждениях, чтобы возглавить динамичное народное движение. Он достаточно рано стал авторитетным дипломатом и пользовался большим уважением как председатель и посредник. Однако он не обладал качествами, необходимыми для руководства движением в период кризиса.

Лев Моцкин, родившийся в Литве, играл важную роль в сионистском движении в ранний период его деятельности. Он был наставником Вейцмана в Берлине, а позднее председательствовал на многих сионистских конгрессах. Подобно Соколову, он придерживался центристской позиции и был отличным председателем, однако слово его не считалось особенно веским на внутренних советах руководства организации. Моцкину недоставало