Больше мы легенду не обсуждаем. Да и вообще, темы разговоров на сегодня исчерпаны. Съедена вся каша, выпиты вся водка и весь чай, дрова в костре превратились в угли, и мы расходимся по палаткам: я с Вадимом и Даней — в одну, девчонки — в другую, Игорь Игнатьевич спит отдельно. У него и палатка особая — самодельная, одноместная. Я забираюсь в свой спальник и через несколько минут засыпаю.

Новый день для нас начинается в восемь часов. Утро такое же холодное, пасмурное, ветреное и сырое, как и предыдущий вечер. Мы вылезаем из палаток, ёжась и кутаясь в одежду. От мысли, что надо идти к реке и умываться, бросает в дрожь.

На завтрак мы варим овсяную кашу со сгущённым молоком. И пьём кофе. Потом забираемся на катамаран, переправляемся на противоположный берег, берём фонарики (лично у меня — налобный, очень хороший, почти как у профессионалов: водонепроницаемый и ударопрочный, с ёмким аккумулятором) и отправляемся к цели нашего похода. Все мы прекрасно понимаем, что, скорее всего, нас не ждёт ничего необычного. Мы просто зайдём внутрь, сделаем селфи среди сырых каменных стен и будем потом показывать фото друзьям и подругам со словами: «А вот это мы в старинной штольне!»

Штольня как штольня: стены со следами обработки, ещё пока не исписанные любителями оставить свидетельство своего пребывания в данном месте в данный момент времени, спящие летучие мыши (прелестные создания, но девочки их боятся до визга). Наконец, мы подходим к каменной стене. Это тупик. Можно фотографироваться (со вспышкой получится неплохо) и разворачиваться. Полагаю, больше ничего интересного мы тут не увидим.

Но луч фонаря высвечивает в стене дыру. Высотой примерно в половину человеческого роста, а шириной — при желании и толстяк пролезет. Дыра означает, что за штольней, там, в глубине, есть что-то ещё, некое пространство.

— Что это? — спрашиваю я.

— Пещера, — отвечает наш гид.

Я чувствую озноб, но не потому, что здесь холодно. Вдруг там, по ту сторону каменной стены, уже три десятка лет лежат тела молодых туристов, оказавшихся в каменном мешке и погибших от жажды и истощения? Лезть в пещеру у меня нет ни малейшего желания.

Первым лезет Суслов. Он, немного поколебавшись, суёт в отверстие голову и руку с фонариком, некоторое время осматривается, переносит сначала одну ногу через каменный барьер, потом другую и скрывается из вида. Мы немного нервничаем, но уже через пару секунд слышим голос:

— Ну же! Лезьте смелей!

Мы переглядываемся и устремляемся вслед за нашим проводником. За грудой камней — большая природная полость в виде изгибающегося и уходящего куда-то тоннеля.

— Твою ж мать! — говорит, озираясь, обычно немногословный Вадим. — Настоящая пещера! Откуда она?

Наш всезнающий краевед ничего не отвечает.

— Карстовая, наверное, — предполагает Данила. — Как Кунгурская.

В геологии из нас мало кто смыслит, поэтому нам нечего ему сказать.

— Помните легенду? — наконец подаёт голос Игорь Игнатьевич. — Никакой это не рудник, а самое настоящее капище. Храм, так сказать. И штольню эту не крепостные горнорабочие прорубили, а какой-то коренной народ. Те же вогулы, например. А русские, скорее всего, просто языческие изображения со стен стесали.

— Зачем вогулам долбить в скале тоннель? — удивляюсь я. — Как они узнали, что там, в глубине — пещера?

Краевед молчит.

— Возможно, какой-то выход уже был, узкий, который они просто расширили, — говорит он после некоторой паузы. — А по поводу «зачем»… А зачем строят храмы? Почитать богов!

— Каких богов? Ту самую белую женщину? — спрашивает Женя.

— А хотя бы и её… — во мраке не видно, но я уверен, что Суслов бросает на девушку сердитый взгляд. Хе!.. Неужто наш краевед суеверен?

— А ведь знаете что, ребятки? — говорит он, резко меняя тему. — Ведь пещеры-то этой ни в одном справочнике нет! Выходит, мы с вами — первооткрыватели.

Меня посещает нехорошая мысль. Первооткрыватели-то не мы, а те ребята — однокурсники Игоря Суслова. Ведь гипотетически (гипотетически!) они нашли эту пещеру — и сгинули в ней. А ещё возможно, что первооткрывателями были те самые заводские работники, что пытались изгнать горного духа крестом и молитвами, но и они сгинули (если, конечно, легенда имеет под собой какую-то реальную основу). Вот и выходит, что о пещере испокон веков знали лишь коренные пермяки, да и те тоже сгинули, только не в буквальном смысле, а исторически, как народ, не оставив после себя ничего, кроме бронзовых фигурок. Похоже, пещера эта не жаждет стать местом паломничества туристов.

— Ну что? Сходим, поглядим? — предлагает краевед.

У нас нет ни касок, ни вообще какого-либо серьёзного снаряжения. Мы ж не спелеологи. Я с некоторой тревогой думаю о том, что случись беда — найдут не скоро (ну, может быть, по оставленным на противоположном берегу палаткам и рюкзакам догадаются, что мы здесь). И всё же в голосе Игоря Игнатьевича столько уверенности, что поневоле уверуешь в его походный опыт и чутьё, которые не дадут нам пропасть.

Мы гуськом движемся по тоннелю. Поворот — и лучи фонариков исчезают в непроглядной черноте. Мы в нерешительности замираем на пороге огромного — просто необъятного — подземного зала.

— Впереди обрыв, — буднично сообщает Суслов.

Я гляжу под ноги и убеждаюсь в его правоте: в паре-тройке метров впереди пол исчезает. Получается, что мы находимся на относительно узком карнизе, за которым простирается бездна. Из глубин бездны доносится какое-то шуршание — похоже, где-то там, далеко внизу, течёт ручей.

— А! Хре! Неть! — выдыхает Даня. Вадим молчит. Вика с Женей ошелом-лённо ахают. Мне в голову, тесня друг друга, лезут сюжеты разных книг о гигантских подземных пространствах, от «Семи подземных королей» Волкова до «Плутонии» Обручева. Интересно, а здесь водятся динозавры или шестилапые звери?

— Ой, а это что? — спрашивает вдруг Вика. — Это сталактит такой?

Луч её фонарика упирается в некое сферическое образование, висящее совсем недалеко от обрыва. Мы дружно начинаем водить световыми конусами по поверхности этого объекта. Шар будто бы висит в воздухе, но это, конечно, только иллюзия. Оценить размер трудно, но, по-моему, не меньше пяти метров в диаметре. Белый и матовый, как чудовищный гриб-дождевик или как… даже не знаю что. Что-то неприятно-биологическое, если можно так выразиться.

— Фу, мерзкое какое! — замечает Женя. — Будто чьё-то яйцо!

Её реплику никто не комментирует.

Тут я понимаю, что шорох стал громче. Невидимый ручей теперь несёт свои воды ближе к нам? Я прислушиваюсь. Нет, это не похоже на шум воды. Совсем. Я даже не могу сказать, на что это похоже. Звук немного скребущий и в то же