применить всю свою недюжинную работоспособность, чтобы привести их в некоторый порядок. Ревизующие сенаторы к этому времени возвратились со своими докладами. Правда, появление их не вызвало того интереса, которого можно было ожидать. Миссия их была выдумана Лорисом, и поэтому уже на нее накладывалась a priori[1401] тень конституционализма с его ненавистным призраком. Лишь на доклад сенатора Ковалевского было обращено немедленное внимание. Ревизуя Оренбургскую и Уфимскую губернии, он обнаружил злоупотребления хищнического порядка[1402], в которых важные сановники оказались замешанными. «Nomine sont odiosi»[1403] — следуя этому принципу, не назову ни одного из них. Некоторые перемещения в рядах крупной администрации явились отголоском этого доклада, к сожалению, представившего вполне удостоверенные данные.

Второго мая скончался принц Петр Георгиевич Ольденбургский. Его смерть была, без сомнения, вызвана потрясениями вследствие катастрофы 1 марта. Поскольку Государю он был бесконечно предан в силу монархического принципа, пронизавшего все его существо, и также многих отношений, подкрепляемых узами родства и семейными традициями, принц Петр Георгиевич мог поистине заслужить название праведника. Вся его жизнь, силы и огромное состояние были посвящены делам благотворительности и государственной пользе в области педагогики. Ему принадлежит основание Училища правоведения, давшего нашему обществу столько полезных деятелей. Управляя ведомством Императрицы Марии, он проводил в нем все свое доброе участие всем и каждому, постоянно и щедро помогая из своих средств там, где, по правилам, казенная помощь останавливалась. В этой общей характеристике особенно трогателен эпизод, рассказанный мне его сыном Александром Петровичем. Незадолго до его кончины сын застал его в глубоком грустном раздумье, и на вопрос его принц отвечал: «Я все думаю и спрашиваю себя, нет ли моего невольного участия в создании недовольства и ненависти, приведших уже к решимости на страшное злодеяние? Не дал ли я повод в моей деятельности к озлоблению хоть одного человека, не лежит ли на моей совести хоть малейшая доза возбуждения, которая разразилась на Нем?» Принц Александр Петрович передавал мне эти слова со слезами на глазах уже по смерти своего отца. Действительно, он был праведником, и его христианское смирение довершало картину его плодотворной жизни, стяжавшей ему в сердцах многих вечную память. Похороны его были в Сергиевской пустыни, куда приехали из Гатчины их величества. На вокзале, в ожидании поезда, на обратном пути, ко мне подошел граф Игнатьев, и мы стали разговаривать об общем положении дел. Между прочим, он сказал мне: «Не откажите мне в вашем сотрудничестве». Я запротестовала. «Да, вы, дамы, многое можете сделать. От вас идут des courants d’idées[1404]. Очень важно, чтобы это были бы здравые мысли, чтобы вы поддерживали наши старания водворить порядок. Ничто так не мешало в предыдущее царствование, как это вечное салонное фрондерство. Из гостиных оно переходит в другие сферы и мало-помалу проникает все общество. Надо, чтобы мы чувствовали симпатию и поддержку общества, чтобы общество было солидарно с правительством». На мой вопрос, что же он предполагает сделать, он бросил слова: «Земский собор!» По его мнению, надо подготовить его вызовом сведущих людей из провинции для ознакомления с местными вопросами.

Скоро потом я сильно заболела нестерпимыми болями в печени. Этим органом я уже страдала немного, вследствие падения с лошади полтора года тому назад, теперь же, под влиянием переживаемых волнений, я разболелась серьезно и, как только оправилась от острого кризиса, должна была уехать в Карлсбад на курс лечения.

Глава IX

Весна за границей уже расцвела, благоухающая и свежая. Обычное приятное впечатление, когда, любуясь из окон вагона на зеленеющие поля, мирно трудящийся народ, чистенькие домики и все это, носящее тот отпечаток порядка и довольства, который встречает путешественников, лишь только он, переехав границу, оставит за собой наши бедные серые деревни и наши тощие поля. Я взяла с собой мою милую семилетнюю девочку с своей гувернанткой, и без приключений мы доехали до Дрездена, где остановились на несколько дней. Я желала провести это время с моей двоюродной сестрой Лизой Куракиной, вышедшей замуж за Г. Н. Геннади и недавно овдовевшей. С тех пор она сочеталась браком с графом Пюклером и благополучно проживает в своем силезском имении, где я ее не раз посещала. Мирная обстановка в Дрездене была настоящим отдыхом после кошмара пережитых дней. Я не бывала еще в этом городе и восхищалась его галереей. О мадонне Сикстинской так много писали и говорили, что хвалить ее стало общим местом. Однако не могу умолчать о впечатлении, которое она на меня произвела. Меня поразила верность в психологии двух главных действующих лиц. Мне кажется, что она представлена как обыкновенная смертная, призванная служить великой тайне, еще от нее сокрытой и к которой она приступает с бессознательным доверием, тогда как Божественный младенец ее имеет уже предчувствие креста и ожидания его. Это предчувствие выражается, в каком ужасе взор его и в поднятии его волос: «Дух проиде по волосам моим!» И тут есть глубокая догматическая правда, которая не умаляет ее достоинства, а возвышает его, и главное, приближает ее к нам. Она, следуя по стопам Божественного сына своего, должна была пройти весь предназначенный ей путь страдания, почувствовать в сердце своем тот меч, о котором пророчествовал ей Симеон, превратив ее в Mater dolorosa[1405], чтобы быть той Божьей матерью, скорбящей и понимающей все скорби людские и утоляющей их, к которой обращается все страждущее человечество, и чтобы быть возвеличенной выше херувимов и серафимов, как признает ее наша благословенная вера.

Перейду скачком к другому впечатлению совершенно иного рода. Мы сидели на террасе дома, занимаемого моей кузиной, отделенного от улицы железной решеткой, на улице показался знакомый облик молодого парня в красной купеческой рубашке, черной жилетке и с лотком на голове. Он шагал привычными широкими шагами и кричал русским голосом, русским выговором: «Эйс! Эйс!»[1406] Что это за появление в Дрездене русского разносчика? Мы прошли через сад к решетке и поманили его к себе, он подошел. «Ты русский?» — спросила его я. «Русский». — «Какой губернии?» — «Тверской». Я заинтересовалась: «Какого уезда?» — «Зубцовского». — «Ах, да мы с тобой земляки! Какой волости?» — «Ульяновской». — «И еще лучше, мы близкие соседи: Волосово знаешь?» — «Как не знать. Да, я знал, что Вы приезжая, я видел Ваших прислужниц в церкви». Мы разговорились о наших общих знакомых и о своей родине, потом я спросила: «Что же ты здесь делаешь?» — «А мороженым торгую». — «Как же ты сюда попал?» — «Да очень просто, торговал в Варшаве, да там нашего брата развелось