– Какой еще ящик, не будет ящика, – отозвался хозяйский басок. – Стемнеет, отвезем на берег, в мешок с кирпичами – и в Итиль, где поглубже… – Последние слова слышались все слабее, – видно, человек удалялся.

– Как он с колеса обозрения траванул, умора! – со смехом сказал еще один. – Сорвал аплодисменты.

– Ладно, пошли.

Шаги едва слышались, – вероятно, ходили по коврам. Голоса, ослабленные, возобновились где-то вдали:

– Сдавай.

– Что на кону?

– Деловитость пяти баллов, смекалка четырех, доброта трех.

– Негусто, но для начала сойдет. Трефы козыри.

Барыги, похоже, разыгрывали не проданные на толчке кассеты.

«Ящика не будет… в мешок с кирпичами… Ну, это мы еще посмотрим!»

Покрывало любопытствовавший спекулянт опустил так, что оно не накрыло глаза: сквозь веки Вася чувствовал свет справа. Он чуть приоткрыл левый глаз.

Увидел потолок – невысокий, но декорированный под вселенские выси: черное небо с блестками звезд и искрящимися спиралями галактик. В середине, из туманности Андромеды, свисала двухъярусная хрустальная люстра; такие Долгопол видел только в ресторанах. Далеко справа виднелся верх широкого окна и три рейки карниза над ним; каждая несла свою портьеру – алую бархатную, желтую парчовую и голубую с узорами газовую.

Оператор БХС приоткрыл щелочкой и второй глаз, скосился влево – увидел пальмы, убегающего смуглого человека и царственного льва, презрительно глядящего вслед. Это был ковер – от места, где лежал Вася, до потолка.

«Шикарно живут…»

Прозвучал дверной звонок: два долгих, три коротких. «Неужто наши?! – горячечно подумал Вася. У него сильней и болезненней забилось сердце. – Вот бы хорошо-то! А то – кирпичи, мешок…» Но… отдались в полу и в теле тяжелые шаги направившегося в прихожую человека, щелкнули два замка, что-то вопросительно сказал женский голос. «Не наши… они же еще адрес не установили!» Долгопол горестно прикрыл глаза. Он сразу ослабел.

– Пажалте, – вальяжно басил хозяин, – плащики сюда повесьте. Да-да, сыро, середина мая, а смотрите, какая погода! Кассеточка с вами? Да, будьте любезны, покажите. О, девять баллов… вашего сына ожидает блестящее музыкальное будущее. Заранее рад за тебя, мальчик. Как тебя зовут?

– Вова его зовут, – после неловкой паузы ответила мать. – Хоть бы поздоровался с человеком, меня срамишь. Стараешься для тебя, стараешься, а ты!..

– А ты не старайся, никто не просит! – забунтовал Вова. – Не хочу я музыкальные способности, ма, ну, мамочка, не хочу-уу! Я радиотехнику люблю, мы в кружке уже супергетеродинный приемник собрали, теперь будем управляемого робота на микросхемах… Ма, ну, не надо, а?

– Пойдем, мальчик, – урезонивал хозяин, – пойдем, Вова. Что та радиотехника, ты же вторым Яшей Хейфицем сможешь стать с девятью баллами или, может, даже новым Леней Утесовым. «Я помню лунную рррапсо-одиию…» – хрипло пропел он. – Мм? Пошли.

– Иди! – шипящим голосом скомандовала мамаша. – Вернемся домой, я тебе задам!

Упирающегося Вову повели в кабинет.

«Жаль пацана. И себя тоже… Лежат в тазу четыре зуба… Или четыре кирпича? И не в тазу, а в мешке, ха-ха! – Васе было совсем худо, он почти бредил. – Но где же эти чертовы пистолеты?!» Он неосторожно напрягся, шевельнул спиной – острая, рвущая боль в сердце залила и погасила сознание.

Много ли нужно смертельно раненному телу, чтобы из него душа вон?

Когда Долгопол оказался на «стене плача», Звездарику и Мегрэ прежде всего пришлось выслушать до конца песенку о мести женщины-дантистки, о неверном возлюбленном, лишившемся четырех здоровых зубов и вынужденном шамкать:

Комиссар даже поаплодировал:

– Прелестная песня, Вася Лукович, браво! Я буду исполнять ее во всех мирах, где у существ есть зубы и любовные неурядицы.

– Ты все пела, – свистящим голосом молвил Звездарик, сатанея, – это дело. Так давай же расскажи… ха-ха! Ты мне скажи одно слово, Вася: хаза?

– Она, – ответил голос со стены. – Там и всучивают, и обессучивают, и черные дела замышляют. Меня, например, в Итиль…

– Та-ак! И знаешь, где это? Мы теперь запеленговали: микрорайон Кобищаны в Заречье. За вторым мостом.

– Ого, – сказал Вася, – это меня занесло.

– Занесло далековато, что и говорить, – кивнул начотдела. – Для антенн, главное, угол разрешения у них не такой острый, чтобы прямо квартиру указать.

– Пятый этаж, прямо кожаная дверь. Звонить два долгих, три коротких.

– За звонки спасибо, позвоним. Дверью, главное дело, легко ошибиться: там уйма пятиэтажек, в каждой от трех до восьми подъездов. А обивать двери сейчас модно. Понимаешь?

– Понимаю. Слетать, спросить точный адрес, а потом прикинуться мертвяком? Я мигом. Мне и самому туда хочется: как бы они моим имуществом без меня не распорядились.

Полеты в сутях сообщили Долгополу необычайную вольность мысли. Семен Семенович побагровел, но сдержался.

– Васенька-а, – сказал он певуче-яростно, – слетай, милый. Адресок спрашивать не надо… и от песенок там воздержись, а просто туда-сюда. Мы тем временем передвижечки подгоним, пеленги уточним, а дальше Витольд с опергруппочкой все сделает. Понял, дружочек?

– Так точно, – ответил оператор.

На этот раз рвущей боли в сердце почти не было. Только пульсировал в ритме с обморочной слабостью зуд заживающих ран. Память о недавней потере сознания удерживала Долгопола от движений, даже от напряжения мышц. Но тело ожило целиком, стало подконтрольным: он почувствовал компактные утяжеления с внутренних сторон бедер. Там пистолетики, на месте! «Поглядим теперь…»

В комнате стояла тишина, которую нарушали только шлепки карт о поверхность стола. Потом раздался чей-то торжествующий возглас. Другой голос недовольно произнес:

– И чего это он у нас всегда выигрывает! Как ты думаешь?

– Везет, – отозвался еще один. – В рубашке родился.

– Сомневаюсь я насчет везения и рубашки. Ох, сомневаюся!..

…Согласно последнему приказу Звездарика оператор Долгопол должен был «мотнуться туда-сюда». Чтобы уточнили пеленг. Да и чувствовал он себя тяжко в больном, горячечно оживающем теле: жарко, душно было под плотным, дурно пахнущим покрывалом. Васе хотелось покинуть это место, и он теперь знал, как легко это делается: расслабиться, ну, неосторожно дернуться спиной для обморочного провала… и спецкостюм считает сути.

Но он сомневался и тянул. Упорхнешь, а эти гаврики как раз и передумают, отвезут бессознательное тело к реке сейчас, нагрузят кирпичами и… Потом, если и найдут, хрен восстановят: утопление – не анабиоз. Придется коротать век в ЗУ с «некомплектами». «И вообще, дался я им: то туда, то сюда. Это же не из парилки в прорубь и обратно. Может, уже запеленговали и теперь найдут? А может… мне самому взять этих? А?!»