Георг посмотрел туда. У окна, с той стороны, которая находилась против глубокой пропасти, сидел загадочный изгнанник.

Опершись рукою на подоконник, он дремал. Серый плащ упал с его плеч, обнаружив поношенную, неразличимого цвета кожаную куртку, обтягивающую крепкое тело. Спутанные кудрявые волосы свисали на виски, клочки кудрявой бороды виднелись из-под руки. У ног его лежала собака, ее глаза неотрывно смотрели на хозяина.

— Он спит, — проговорил старик, смахивая невольную слезу, — природа берет свое. Дышит легко. О, пусть ему приснятся успокоительные сны! Реальность настолько печальна, что следует радоваться минуте живительного покоя.

— Какая жестокая судьба! — невольно вымолвил Георг, грустно взглянув на спящего. — Быть изгнанным из собственного дома! Теперь его жизнь в руках любого мальчишки. Днем скрываться под землей, ночью красться, словно вору. Поистине чудовищно! И все это терпеть только за то, что он был верен своему государю, а союзники зарились на его богатство.

— У него были ошибки в жизни, — с величайшей серьезностью произнес старый рыцарь. — Я знаю его с детства и могу засвидетельствовать, что он жаждал добра и справедливости. Иногда средства, которые он избирал, были неверными, часто он был непонятым, а порою им самим завладевали страсти. Но где найти человека, о котором не скажешь того же самого? Действительно, судьба его жестоко покарала!

Старику показалось, что он сказал слишком много, больше, чем собирался, и он умолк.

Напрасно старался Георг расспросить его об изгнаннике, старый рыцарь погрузился в тяжелое раздумье.

Солнце вышло из-за гор, туман мало-помалу растаял. Георг подошел к окну, чтобы насладиться великолепным видом. Под утесом Лихтенштайн на глубине трехсот саженей расстилалась очаровательная плодоносная долина, окаймленная лесистыми возвышенностями, которые прорезали проворные лесные ручьи. В глубине, прихотливо раскинувшись на равнине, лежали три деревушки. Через холмы глаз проникал еще дальше и встречал живописную гряду отрогов Альп, за ними замок Ахальм.

Лихтенштайн господствовал наравне с облаками над всем Вюртембергом. Взгляд наблюдателя мог блуждать до самой глубинной части Нижней земли.

Вид на Вюртемберг — восхитителен, особенно при восходе и закате, когда солнце устремляет свои косые лучи. Тогда эти великолепные поля расстилаются перед изумленным взором, подобно пестрому фантастическому ковру со всеми оттенками — от темно-зеленого и коричневого, отличающего горы, которые переплетаются с небесно-голубым, приправленным утренне-розовым. Какая даль простирается между Лихтенштайном и Аспергом! И какая земля между ними! Множество извилин и лощин переходит от одного холма к другому, у подножия которых ширятся долины, бурлят говорливые ручьи.

Георг не отрываясь смотрел на эту причудливую панораму, отыскивая взглядом замки и деревушки.

Мария стояла возле него и, казалось, разделяла его наслаждение, хотя пейзаж был ей знаком с самого детства. Она шепотом указывала Георгу особо приметные уголки, называла сторожевые башни.

— Где еще в Германии можно найти подобную красоту? — заметил очарованный утренним пейзажем Георг. — Что можно сравнить с этим чудом? Я видел другие равнины, взбирался на разные вершины, но нигде не встречал таких красивых, ухоженных полей, богатых нив, моря фруктов… А там, внизу, на голубых холмах, какие дивные виноградники! Я никогда в жизни не завидовал ни одному влиятельному князю, однако ж представляю, каково стоять здесь, смотреть вдаль и иметь право сказать: «Это все — мое!»

Глубокий вздох за спиной оторвал Марию с Георгом от дивного ландшафта.

В нескольких шагах от них стоял изгнанник. Его взор задумчиво устремился вдаль. Георг не знал, что его так сильно опечалило: произнесенные им слова или воспоминания о собственном несчастье.

Изгнанник протянул руку Георгу, затем обратился к хозяину замка, спросив, не появился ли гонец.

— От Швайнсберга пока не было вестей, — последовал уклончивый ответ.

Изгнанник молча приблизился к окну. Мария наполнила ему кубок.

— Не унывайте, господин, — сказала она участливо. — Не смотрите таким мрачным взором на красивую землю. Вот вам хорошее вюртембергское вино, родина его — вон там, внизу, на тех голубых холмах.

— Вы правы, как можно грустить, — изгнанник с печальной улыбкой обернулся к Георгу, — когда солнце взошло над Вюртембергом и в глазах юной вюртембержки отражается голубое небо? Не правда ли, юнкер, чего стоят эти горы и долины в сравнении с нежным взглядом и верным сердцем? Возьмите свой кубок и давайте выпьем! Пока эта страна живет в наших сердцах, не все еще потеряно! Да здравствует Вюртемберг во веки веков!

— Да здравствует Вюртемберг! — ответил Георг, чокаясь с изгнанником.

Тот хотел ему еще что-то сказать, но в комнату с важной миной на старческом лице вошел привратник.

— Перед замком два торговца, просят пропустить их.

— Это они! — в один голос воскликнули изгнанник и Лихтенштайн. — Проводите их поскорее сюда!

Привратник удалился. Наступила минута томительного ожидания. Старый рыцарь неотрывно смотрел на дверь. Изгнанник пытался скрыть волнение, но лицо его выдавало: он то краснел, то бледнел. Наконец на лестнице послышались шаги. Могучий изгнанник уже дрожал так, что вынужден был держаться за стол, его широко раскрытые глаза устремились на дверь. Казалось, он хотел тотчас же по лицам вошедших прочесть свою судьбу.

Дверь отворилась…

Георг быстрым взглядом оглядел вошедших, в одном из них он тотчас признал хардтского музыканта, другой оказался торговцем, которого он видел на постоялом дворе в Пфулингене. Торговец сбросил со спины принесенный им тюк, сорвал пластырь, закрывавший один глаз, выпрямился, и перед присутствующими возник приземистый, крепко сбитый человек с открытым, энергичным лицом.

— Маркс Штумпф! — глухо воскликнул изгнанник. — К чему эта мрачность? Ведь ты принес нам добрую весть, не так ли? Они откроют ворота, и мы вместе будем держаться до последнего!

Рыцарь Маркс Штумпф фон Швайнсберг бросил на несчастного изгнанника взор, полный безнадежной грусти.

— Приготовьтесь к худшему, господин, — сказал он мрачно, — я принес недобрую весть.

— Как! — не поверил изгнанник, и лицо его налилось гневом. — Они колеблются, они не решаются? Но это невозможно! Это же цвет дворянства! Может быть, твои сведения устарели?

— И тем не менее я утверждаю, — решительно произнес, выступая вперед, Швайнсберг, — перед лицом правителя государства я должен заявить: они предатели!