Чувства, которые вызывал в нем человек без имени, его несчастье, его возвышенная душа и ободряющий взгляд любимой всколыхнули душу юноши и увлекли его на сторону изгнанника.

Старый рыцарь фон Лихтенштайн гордо и радостно смотрел на своего молодого гостя. Тронутый его порывом, герцог протянул ему руку, поднял с колен и поцеловал в лоб.

— Там, где бьются за нас такие сердца, — с воодушевлением заговорил герцог, — есть еще прочные крепости, и мы не можем считать себя бедняками. Ты мне мил и дорог, Георг фон Штурмфедер, с радостью я принимаю твою службу. Маркс фон Швайнсберг, ты нужен мне для более важного дела, чем моя охрана. Я дам тебе поручение в Швейцарии. На ваше же путешествие со мною, добрый Лихтенштайн, я не могу согласиться. Я чту вас, как родного отца. Вы вели себя со мною как истинный друг — каждую ночь открывали мне гостеприимные двери вашего замка. Все силы свои я употреблю на то, чтобы не остаться перед вами в долгу. Когда я с Божьей помощью вновь вернусь в свои владения, тогда ваш голос будет первым в моем совете.

Взгляд его упал на Волынщика из Хардта, стоявшего все время в стороне.

— Подойди ко мне, верный друг, — позвал его герцог, протягивая руку. — Ты когда-то сильно провинился передо мною, но с тех пор искупил свою вину и остался мне верен.

— За спасение жизни никогда не расплатишься, — ответил тот, опустив голову. — Я виноват перед вами и остаюсь вашим должником.

— Иди домой, в свое жилище, — такова моя воля. Занимайся своим делом, как и прежде. Сколько ночей вы не спали, открывали мне двери и заботились о моем пропитании! Не краснейте, как будто вы в чем-то провинились! Теперь и я могу сказать свое слово. Господин Лихтенштайн, — улыбнулся герцог, оборачиваясь к отцу Марии, — я выступаю перед вами в качестве свата. Надеюсь, вы не отвергнете зятя, которого я вам представлю?

— Как мне понимать вашу речь, уважаемый господин герцог? — удивился старик, с недоумением глядя на дочь.

Герцог взял Георга за руку и подвел его к Лихтенштайну.

— Вот этот молодец любит вашу дочь, да и она неравнодушна к нему. Как вы смотрите на то, чтобы составить из них семейную пару? Однако почему ж вы нахмурились? Он равен вам по рождению, он — храбрый воин, руку которого я испытал на себе, теперь он — мой верный товарищ по несчастью.

Мария опустила глаза, яркий румянец на ее щеках сменился мертвенной бледностью. Девушка с боязливым трепетом ждала отцовского решения.

Старый Лихтенштайн строго взглянул на юношу.

— Георг, вы понравились мне сразу, как только я вас увидел. Впрочем, этого, возможно, и не произошло бы, кабы я знал, что привело вас в мой дом.

Юноша хотел что-то сказать в свое оправдание, но герцог предупредил его:

— Вы забываете, что это я послал его к вам с письмом и перстнем, а не он сам сюда пришел. Однако что же вы раздумываете? Я снаряжу его, как родного сына, награжу имениями, и вы будете гордиться таким зятем.

— Не беспокойтесь, господин герцог, — сказал тут раздосадованный нерешительностью старика Георг. — Про меня никто никогда не посмеет сказать, что я выклянчил себе жену, навязывался в зятья. Мой род, мое имя слишком чисты для такого!

При этих словах молодой рыцарь повернулся, намереваясь покинуть комнату, но Лихтенштайн удержал его за руку.

— Экий упрямец! К чему такая вспыльчивость? Ну вот, бери ее, она твоя, только не думай о том, чтобы увезти ее к себе до тех пор, пока на башнях Штутгарта развеваются чужие знамена. Будь верен герцогу, помоги ему возвратить утерянное. Если ты стойко выдержишь испытания, в тот день, когда вы вступите в ворота Штутгарта и водрузите над Вюртембергом свои знамена, я приведу к тебе мою дочку и ты станешь моим любимым сыном.

— И в этот день, — продолжил герцог, — невеста раскраснеется еще больше. На башнях будут звонить колокола, когда свадебный кортеж потянется из церкви. Тогда-то я подойду к жениху и потребую заслуженную мною награду. Да, милый юноша! Поцелуй же ее как жених — думаю, это будет не впервые, — приласкай еще разок, а затем — ты принадлежишь мне до того радостного дня, когда мы вступим в Вюртемберг. Выпьем же, господа, за здоровье жениха и невесты!

Улыбка радости и счастья вновь озарила прелестное личико Марии. Она налила полный кубок и поднесла его герцогу с таким благодарным взглядом, с такой очаровательной улыбкой, что тот, позавидовав Георгу, должен был признать, что за такую красавицу многие пожертвовали бы своею жизнью.

Мужчины взяли кубки и ждали обычного в таких случаях доброго напутствия герцога. Однако Ульрих фон Вюртемберг скорбно смотрел на прекрасную свою страну, с которой он должен был расстаться, и боролся с выступившими на его глазах слезами. Наконец герцог энергично отвернулся от окна и проговорил:

— Я оставляю то, что мне было дорого. Но я увижу свою страну снова, когда наступят лучшие дни. Любовь к ней заключена в ваших верных сердцах, которые принадлежат мне. Не жалейте меня, не унывайте! Где герцог и верные ему люди, там и Вюртемберг. Да пребудет он вовеки!

Едва ли было когда-либо в Вюртемберге такое удушливо-знойное лето, как в 1519 году.

Вся страна признала господство Швабского союза и полагала, что обретет покой. Союзники же показали, что воевали они не из-за одного только Ройтлингена, а рассчитывали на вознаграждение за свои труды. Одни из них хотели разделить Вюртемберг между собою, другие задумали продать его Австрии, третьи считали, что это владения детей Ульриха, однако же под их опекой. Короче говоря, союзники ссорились из-за обладания страной, на которую никто из них не имел законных прав. Сама же страна тоже разделилась на партии. От нее требовали уплаты военных издержек, однако расплачиваться никому не хотелось. Рыцарство сочло это за благоприятную возможность, чтобы объявить себя независимым. Горожане и крестьяне были разорены до нитки. Поля опустошены и вытоптаны, поправить бедствие у сельского люда не было никакой надежды. Вслед за рыцарством отказалось платить и духовенство. Словом, везде шли распри и ссоры. Многие глубоко сочувствовали своему несчастному наследному правителю. Теперь, когда изгнанный герцог ютился где-то далеко от земли своих предков, на вюртембержцев находило раскаяние и желание вернуть своего господина. Люди невольно сравнивали теперешнее бедственное положение с прежней мирной жизнью. Жестокий гнет союза не мог подавить неотступные печальные думы.

Регентство союза не замедлило вызвать страшное недовольство среди угнетенного народа. Союз должен был, как сообщается в исторических хрониках, выслушивать «непривычные и недобрые речи». Союзники пытались покорить народ мерами усиленной строгости, распространяли ложь и небылицы о самом герцоге. Священникам было приказано провозглашать с амвонов враждебные Ульриху проповеди. Во всеуслышание было объявлено: кто станет хорошо отзываться о герцоге, будет арестован; за тайные сношения с ним грозили выколоть глаза, а то и лишить жизни.