Все эти факторы, в свою очередь, еще больше осложнят проблемы, связанные с завещанным Дэн Сяопином процессом передачи власти в Китае, начавшимся в 2012 году. В ходе этого процесса посты председателя, заместителя председателя, значительное большинство должностей в составе Политбюро, Государственного совета и Центрального военного совета Китая, а также тысячи других ключевых постов на государственном и провинциальном уровне будут заполнены новыми назначенцами[745]. Новое руководящее ядро будет в большинстве своем состоять из представителей поколения, впервые за последние 150 лет живущего в невоюющей стране. Им предстоит сложная задача создания некоего симбиоза представлений о будущем тех, кто пережил «культурную революцию», и детей компьютерного века. Первоочередной проблемой для них станет поиск пути ведения дел в обществе, революционизированном изменяющимися экономическими условиями, беспрецедентными и быстро развивающимися технологиями связи, шаткой глобальной экономикой и переселением сотен миллионов населения из сельской местности в города Китая — одной из крупнейших миграций в истории человечества. Моделью для формы правления, возникающего при таких факторах, по всей вероятности, будет синтез современных идей с традиционными китайскими политическими и культурными концепциями. Этот синтез стал причиной нынешней драмы эволюции Китая.

Такого рода социальные и политические метаморфозы, несомненно, будут отслеживаться с большим интересом и надеждой в Соединенных Штатах. Как я уже объяснил в начальных главах книги, я считаю прямое американское вмешательство неразумным и непродуктивным. Соединенным Штатам, собственно говоря, следует продолжать доводить до сведения свою точку зрения по вопросам прав человека и другим специфическим случаям. И их повседневное поведение будет демонстрировать их национальные предпочтения в плане демократических принципов. Однако системный проект трансформации институтов Китая путем дипломатического давления и экономических санкций, вероятнее всего, аукнется негативно и приведет к отчуждению или изоляции тех самых либералов, которым они намеревались помочь. В Китае это будет воспринято подавляющим большинством через призму национализма в память о прежних временах иностранного вмешательства. И совершенно не ясно, как возникновение многопартийной системы повлияет на внешнюю политику Китая. Фундаментальные международные цели Китая будут скорее всего формироваться историческими представлениями о национальных интересах, а не специфической конфигурацией политической системы Китая. Это говорится не для того, чтобы призывать к отказу от американских ценностей, а к тому, чтобы отличать реально достижимое от абсолютно идеального.

Не следует относиться к китайско-американским отношениям как к игре с нулевым результатом, но и не стоит также расценивать появление процветающего и мощного Китая как стратегическое поражение Америки. Вот в чем суть проблемы: два великих общества обязаны взаимодействовать между собой в условиях разного рода давления и метаморфоз, с которыми вообще не сталкивалось ни одно из предыдущих поколений, и уж тем более в таком мировом масштабе.

Обе стороны сильно рискуют в случае конфронтации; обе стороны должны сосредоточить свое внимание на сложных внутренних проблемах. Ни одна из них не может позволить себе посвятить себя только решению проблем внутреннего развития, какими бы важными они ни были. Современная экономика, технология и оружие массового уничтожения предписывают применение превентивных мер. История и экономика обеих стран призывают их к взаимодействию. Вопрос в том, будут ли они это делать как противники или как потенциальные партнеры по сотрудничеству.

Серьезный анализ должен признать, что ратующий за сотрудничество подход бросает вызов некоторым предвзятым построениям с обеих сторон. В национальном опыте Соединенных Штатов мало случаев взаимодействия со страной, сопоставимой по размерам и международному масштабу, уверенной в себе, имеющей экономические достижения и такой отличающейся по культуре и политической системе, как Китай. Им неведома проблема разграничения между неизбежной эволюцией и сознательным намерением к достижению господства. Абсолютистские определенности миссионерского обращения могут нести угрозу долгосрочной стратегии, достигающей своих целей за счет нюансов и приспособления.

Но и в истории Китая не случалось прецедентов ведения дел с Соединенными Штатами — такой же великой державой, постоянно присутствующей в Азии, имеющей свое видение универсальных идеалов, никак не завязанных на китайские концепции, и несколько соседей Китая в качестве своих союзников. До встречи с Америкой в китайской истории не найти примера страны, выстраивающей такую позицию для иных целей, кроме как создание предпосылок к попытке установить господство над Китаем. Пекин, как и Вашингтон, сталкивается с новой для себя концептуальной проблемой установления баланса между возможностями и намерениями.

Простейший путь к реализации своей стратегии состоит в противопоставлении потенциальным противникам с превосходящей силой превосходящих по объему ресурсов и материально-технического обеспечения. Соединенные Штаты испытывали такой момент сразу после окончания Второй мировой войны, но это произошло по большому счету из-за разорения практически всех других центров силы. В современном мире такое положение нереально как для Соединенных Штатов, так и для Китая.

Каждая сторона неизбежно продолжит существование как постоянно существующая реальность для другой стороны. Ни одна из двух стран не сможет сделать свою безопасность заложником другой стороны — так не поступает ни одна великая держава, — и каждая продолжит преследовать свои собственные интересы, иногда в какой-то мере за счет другой стороны. Однако обе стороны несут ответственность и обязаны принимать в расчет кошмары другой стороны. Будет правильным для обеих сторон признать тот факт, что их риторика, точно так же, как и их конкретная политика, подчас — а возможно, и случайно — питает подозрения другой стороны.

Величайшим стратегическим страхом для Китая является то, что какая-то другая держава или державы разместят военные объекты по периметру Китая, способные посягать на его территорию или внутренние институты. Когда Китай полагал существование такой угрозы, он прибегал к войне, не желая рисковать по поводу возможного исхода, когда ему казалось, будто тучи сгущаются, — в Корее в 1950 году, против Индии в 1962 году, на северной границе с Советским Союзом в 1969 году и против Вьетнама в 1979 году.

Страх Америки, подчас выраженный косвенным образом, заключается в боязни быть изгнанной из Азии каким-то элитным блоком. Америка участвовала в мировой войне против Германии и Японии частично для того, чтобы не допустить такого исхода, и проводила дипломатию исключительно силового характера во время «холодной войны» при администрациях от обеих политических партий против Советского Союза с такими же точно намерениями. В обоих случаях весомые совместные китайско-американские усилия были направлены против представлявшейся им угрозы гегемонизма на глобальном уровне. Именно по этой причине объявленный администрацией Обамы «поворот» к Азии в 2011 году вызвал вопрос относительно уменьшения американских национальных интересов в Европе в пользу Азии. Однако глобальное равновесие сил не допускает вакуума; американскую стратегию следует расценивать как остающуюся по-прежнему глобальной по своей сути. Поворот к Азии следует рассматривать не как открытие новых глобальных интересов, а как адаптацию к новым условиям глубоко укоренившегося традиционного принципа: Америка является как тихоокеанской, так и атлантической державой.