молча и строго разглядывал мужика. Дождавшись, когда тот начнет проявлять явные признаки испуга, Матвей поднял со стола первый попавшийся свиток и внушительно произнес:

– Бумага тут, Ерофей…

– Какая бумага-то, твое степенство? Господи, помилуй… Разве же я…

– Бумага, Ерофей, о том, что нужно взять из подвала две бочки вина столового, и отдать человеку, который в скором времени на подводе приедет.

У Ерофея как гора с плеч упала.

– Вина! Да конечно, сейчас же… А князь Борис…

– Все знает, за это не тревожься.

Когда приехавший Наумов погрузил бочки на телегу, Артемонов велел, укрыв их как следует, везти вино в лагерь запорожцам, и преподнести в подарок атаману Чорному лично от капитана, сказав, что бочки эти были захвачены у литовцев. Задумка Матвея изобиловала слабыми местами, но он посчитал, что скорость действий в данном случае важнее тщательности, да и какой, самый подробно продуманный план, не разваливался от столкновения с обстоятельствами? Вероятнее всего было то, что Чорный попросту откажется принимать вино, сославшись на всегда действовавший у казаков в походе сухой закон. Если же атаман, по своей малороссийской прижимистости, все же примет ценный подарок, то кто мешает ему припрятать бочки в надежном месте и до нужного времени, или потихоньку наслаждаться их содержимым в узком кругу старшины? Но даже если основной замысел и сорвется, то все же подарок поможет войти начальным людям третьей солдатской роты, и особенно – прапорщику Наумову, в доверие к казакам, а из этого, возможно, со временем что-нибудь да выйдет. Артемонов также надеялся, что запорожцам легче будет принять вино от уже знакомого им Митрофана, чем от вовсе неизвестного человека. Наконец, Матвей велел Наумову во время поездки в казачий лагерь смотреть во все глаза по сторонам: вдруг удастся увидеть или услышать что-то, касающееся пропавших гранат. Он и сам, в случае неуспеха митрофанова посольства, собирался съездить вечером к казакам с той же целью разведки.

Время после отправки Наумова тянулось невыносимо медленно, да так, что Матвей даже принялся читать росписи полкового имущества, чего, из-за их неимоверной скучности, он до сих пор никогда не делал. Это отвлекало плохо, голова быстро переставала воспринимать однообразные сведения, и мысли о гранатах и казаках возвращались с новой силой. Тогда Артемонов переключился на чтение челобитных, поступавших в съезжую, и это веселое чтение, хотя на этот раз и не подействовало, однако навело Матвея на хорошую мысль. Он велел кликнуть Ерофея – холопа, передавшего вино Наумову.

– Ерошка Петров сын Чернопятов? – поинтересовался Матвей полным спокойной угрозы голосом.

– Как же… Конечно, Матвей Сергеич, я это, а то кто же?

– Ты бы, Петров сын, не умничал и не дерзил, на этот раз бумага на тебя серьезная пришла – челобитная.

– Господи…

– Помолчи, да послушай. Жалуется крестьянка здешняя, Акулина Берестович, что ты, Ерофей, пьяный за ней по деревне бегал и непотребными словами ее, Акулину, лаял, а догнав, бил поленом и бесчестил. Было?

– Да что же это, я и где деревня-то здесь не знаю, а уж бабы живой не видывал…

– Отпираться вздумал? Ладно, есть и свидетели. Придется, Ерофей, тебя испытать – правду ли говоришь.

– Да наговор это, Матвей Сергеич! Ну какая еще Акулька, если я со двора боярского никуда не сходил с тех пор, как мы лагерем встали? Любого спроси, хоть ключника…

– Это, Ерофей, может быть, я бы тебе и сам рад поверить. Только производство судебное свои законы имеет, нельзя вот так взять, и на слово тебе поверить. Сыск проведем, со свидетелями поговорим, а там и тебе испытание будет – первое, второе и третье. Ну а пока суд да дело, велю тебя под замок посадить.

– Батюшка, Матвей Сергеич!!!

Показавшаяся в это время в дверном проеме голова Наумова заставила Матвея прервать допрос.

– Ладно, Ерофей, я и сам, по чести, думаю, что пустое это дело. Так что давай так сделаем: я пока эту писульку под сукно положу, а ты дней несколько постарайся на глаза не попадаться ни приказным, ни начальным людям. Скажись, что запил, что ли… Глядишь, все и забудется, образуется. Понял, Ерофей?

– Как не понять! Спасибо тебе, батюшка, век…

– Ладно, ладно, ступай.

Едва дождавшись ухода рассыпавшегося в благодарностях Ерофея, Артемонов бегом кинулся к Наумову.

– Ну, говори!

– Взяли, Матвей Сергеевич, взяли! Атаман кланяться велел и сказать, что с ответным подарком не задержится.

Артемонов, не говоря ни слова, крепко обнял прапорщика.

Время до наступления вечера тянулось еще медленнее, чем прежде, но это было уже приятное ожидание. Матвей задержался в воеводской избе, и приехал в полк тогда, когда все уже спали. Ночь была темная и туманная, однако не дождливая, то есть как нельзя лучше подходящая для дела, которое задумал Артемонов. Он хотел было спуститься в полуземлянку, где обитали поручик с прапорщиком, тихо и незаметно, но еще на входе поскользнулся на склизких деревянных ступеньках и скорее въехал, чем вошел в землянку. По дороге, разумеется, он задел все возможные углы, свалил с полок нехитрую солдатскую утварь, а под конец наступил ногой в какое-то ведро или горшок с чем-то жидким. Грохота и шума вышло из этого очень много, не считая даже ругательств самого Артемонова, но, к счастью, земляная воронка поглотила почти все звуки. Но нет худа без добра: не начни Матвей ругаться, напуганные Яков и Митрофан решили бы, что к ним в землянку забрался враг или нечистая сила, и пристукнули бы капитана без лишних разговоров.

– Фух, ну и грязь же у вас тут. Яшка, чего не прибираетесь, живете как свиньи?

– Оно, Матвей Сергеевич, наверно, после воеводской избы непривычно.

– Поговори еще! Если не прибираться, то и воеводская изба в хлев превратится. Свет не зажигайте, не надо. Собирайтесь побыстрее, да потише, одежду берите попроще, понезаметнее. Из оружия – кинжалы да пистолеты.

– А куда пойдем-то, Матвей Сергеич? – поинтересовался Наумов.

– В свое время узнаешь, Митрофан.

– Просто… Если к казакам в лагерь, то у меня вот что есть. Можно лучину запалю, все равно никто не увидит?

Когда землянку осветил огонь лучины, отчего жилище Наумова с Иноземцевым стало еще менее приглядным, Митрофан извлек откуда-то две пары шаровар, две украинские вышитые рубашки и два не слишком широких, но вполне запорожского вида кушака.

– Мать честна! Откуда же такое богатство?

– Атаман, Иван Дмитриевич, за вино отблагодарил. Ну а второй набор… – прапорщик хитро улыбнулся, – Так уж, добыл, капитан! Все же не совсем зря я туда ездил.

Это было настоящим подарком, и все же какое-то несильное тоскливое чувство кольнуло грудь Артемонова. Слова