он снова поднял голову, сиявшая на его лице улыбка стала еще ярче и шире, а по-звериному свирепые глаза налились кровью. Слизнув с губ алые брызги, он с теплом в голосе мягко закончил то, что не успел сказать ранее:

— Тогда позволь мне забрать твою голову.

Остальные подростки не издали ни звука. Они были так напуганы, что, казалось, плоть примерзла к их костям. Мо Жань поднял на них взгляд, в котором были лишь холод и тьма:

— Разве вы не крутые ребята? Не можете дать сдачи? Разучились драться?! А как же «карать зло и нести добро, наводить порядок и поддерживать справедливость»… Отлично! Давайте, все вместе, ну же!

Сейчас эти люди не смели даже шага ступить. От страха у них тряслись ноги, кто-то даже обмочил штаны. Они все еще не могли поверить в происходящее. Неужели это тот самый Мо Жань, который никогда не перечил и со всем соглашался, без единой жалобы сносил все обиды и терпел плохое отношение?

Мо Жань задрал голову и сделал глубокий вдох, после чего медленно пошел на них, таща за собой тесак. Стекающая с острия кровь оставляла на земле кровавый след.

— Почему вы все вдруг стали такими скромными? — он слегка улыбнулся и с неприятным звуком провел острым лезвием по земле. Вместе с тесаком уголки его рта поднимались все выше. — Раз уж вы не желаете нападать первыми, тогда мне придется взять это на себя.

В одно мгновение поднялась кровавая буря. Это был не бой, а безжалостная резня[262.2].

К этому времени в Тереме Цзуйюй наступил конец рабочего дня, и живущие там актеры и слуги уже отдыхали. Уничтожив всех на заднем дворе, Мо Жань вошел в дом и начал убивать оставшихся там людей. Некоторым он перерезал горло во сне, кто-то успел проснуться. Последним, что видели убитые, прежде чем их мир навеки перевернулся, была вспышка холодного металла.

Когда обитатели Терема Цзуйюй пришли в себя и попытались что-то предпринять, было уже слишком поздно: Мо Жань со всех сторон поджег здание и оно быстро превратилось в океан бушующего пламени. Певцы и слуги истошно вопили. Плач, стоны и крики о помощи, казалось, могли достигнуть небес, однако никто снаружи не осмелился броситься в это огненное море, чтобы спасти их.

Убив так много людей, Мо Жань, однако, не был полностью удовлетворен. Ему было недостаточно просто отнять их жизни. В кольце вздымающегося до небес пламени он сидел в середине большого зала и с улыбкой смотрел, как люди, которым он отрубил ступни, беспомощно копошатся у его ног. Среди них была и его приемная мать Мо Нянцзы. Мо Жань смотрел, как, заливаясь слезами, эти жалкие людишки корчатся и извиваются, словно мерзкие опарыши. В густом дыму и жаре сцена, разворачивающаяся перед его глазами, становилась все более размытой и туманной.

Тесак лежал поперек его коленей. Он взялся за рукоять, но не для того, чтобы покончить с жизнью кого-то из них, а чтобы острием поднять со стола гроздь молодого нежно-зеленого винограда. Он медленно снял кожицу с каждой виноградинки, убрал плодоножки, а потом, одну за другой неспешно отправил их в рот. Набив рот до отказа, он принялся старательно все пережевывать.

Неожиданно его лицо разгладилось, и он с улыбкой сказал:

— О? А это и правда вкусно. За всю жизнь я еще никогда не пробовал виноград из западного края. Оказывается, вы каждый день ели такие хорошие вещи.

Мо Жань опустил голову и какое-то время бессмысленно пялился в пространство перед собой. Наконец, широко улыбнувшись, он сказал:

— Я так вам завидую.

Прогоревший кусок поперечной балки с грохотом обвалился. Искры брызнули во все стороны, обдав всех волной жара. Люди вокруг жалобно застонали и заскулили, и лишь Мо Жань, подперев щеку и скрестив ноги, с тесаком в одной руке, как ни в чем не бывало сосредоточенно доедал гроздь винограда. Казалось, даже обрушившееся на землю небо не сможет его потревожить.

— Так хорошо разгорелось, что теперь-то никто из нас не сможет выбраться, — покончив с виноградом, Мо Жань взялся за персик. Смачно надкусив его, он с улыбкой продолжил. — Не лучше ли будет устроиться здесь поудобнее и поболтать?

— Да кто захочет с тобой разговаривать! — крикнула Мо Нянцзы. — Ты — скотина! Нет, ты хуже собаки! Хуже любого животного!

— Значит не поболтаем? — Мо Жань сплюнул виноградную косточку и широко улыбнулся. — Не хочешь разговаривать со мной, ну и ладно! В таком случае, перейдем сразу к делу. Прошлой ночью приемная мать сказала, что за эти десять лет я изрядно задолжал ей за то, что она не только не бросила меня, но и удостоила своей заботой и вниманием. Пришло время должным образом исполнить мой сыновний долг, поэтому я отправлю тебя в путь раньше всех этих господ.

Он поднялся, обошел вокруг людей, по всем правилам поклонился и вдохновенно произнес:

— Вот только по дороге на тот свет, вам всем не стоит спешить уходить слишком далеко. Просто подождите, пока я вас догоню.

Люди зарыдали в голос, а Мо Нянцзы прошипела:

— Мо Жань! Сукин ты сын! Когда эта девка Сюнь пожалела тебя и попросила приютить в моем доме, мне не стоило быть такой добросердечной и идти у нее на поводу! Ты — исчадие Ада, причина всех бед! Ты… ты — ошибка природы, выродившийся скот!

— Ты все еще смеешь упоминать старшую сестрицу Сюнь? — переспросил Мо Жань и, сделав паузу, бесстрастно продолжил. — Когда-то я проделал длинный путь от Храма Убэй для того, чтобы исполнить последнюю волю моей матери и отплатить ей добром за добро. Узнав о смерти моей матери, сестрица Сюнь передала тебе все заработанные за год деньги в обмен на твое согласие не выгонять меня и дать мне кров. Она мой благодетель, а что ты? На что ты рассчитываешь?

— Я не должна была соглашаться! Не должна была… что такое ее мелкие чаевые за год? Впоследствии именно ты тайком помог ей сбежать! А она ведь была главной звездой Терема Цзуйюй! Ты хотя бы представляешь, какой доход приносили только ее песни?! Кто мог подумать, что ты вдруг… ты…

— Она — благодетель моей матери и мой благодетель, — перебил ее Мо Жань. — В Тереме Цзуйюй она давала музыкальные представления, но не торговала телом, однако ты вынуждала ее завлекать и обхаживать посетителей, а