Так, значит, она, наконец, столкнулась с еще лучшим лжецом, чем она сама. Или, возможно, с таким, которому сама отчаянно хотела верить. Как странно: смерти тысяч людей оставляли ее безразличной, но предательство одного мальчишки вызвало в ней ярость.

– Откуда вы могли знать, что я… как вы могли знать…

– Не казните себя слишком сильно. У нас всех есть слабые места. – Он сморщился, подвинувшись в кресле. – Я сам – одно сплошное слабое место. И находить такие места у других людей было моим занятием на протяжении долгого времени.

Он передвинул на доске еще одну фигуру.

– Я знаю, вы любите думать, что ваши доспехи неуязвимы, но, право же, вы не настолько глубокая загадка, чтобы вас нельзя было разгадать. Для меня ваше чувство вины было всегда настолько же очевидным, как если бы оно было написано на табличке, висящей на вашей шее. Перед ломателями в Вальбеке. Перед Коллемом Сибальтом и его друзьями. Перед повстанцами в Старикланде. Перед вашей матерью и отцом. Перед вашими сестрами и братом…

– Это все вы! – взорвалась она ему в лицо. – Вы заставляли меня все это делать! С Сибальтом, и с ломателями, и с мятежниками, и со всеми остальными!

Она ткнула себя пальцем в грудь и продолжала срывающимся, охрипшим голосом:

– Почему я должна нести эту вину? Мать-перемать, разве у меня был выбор?

Ее голос уже превратился в жалобное поскуливание. Помогай ей Судьбы, в нем слышались даже слезы!

– Начать с того, что это вы… вы послали мою семью в лагеря…

– Я это знаю, – спокойно ответил Глокта. Он даже не дрогнул под шквалом ее обвинений. – И они там погибли, а вы выжили. Я уже советовал вам простить себя, помните? Ваши родные просто оказались недостаточно сильными. В отличие от вас.

Вик, смаргивая слезы, уставилась на доску для игры в квадраты. Ее гнев понемногу утихал, оставляя на своем месте пустоту и беспомощность. Ризинау, Судья, Орсо, Лео дан Брок – все они были маленькими фигурками в игре, которую разыгрывал Глокта. Такими маленькими, что они даже не догадывались об истинных размерах доски. И что же тогда представляет собой она? Пылинку где-то между двух клеток, в лучшем случае.

– И вообще, куда вы там так рвались убежать? – спросил Глокта. – В Талин? Чтобы работать на Шайло Витари? Помилуйте, эта женщина просто наемница! А ведь мы оба знаем, как страстно вы всегда желали найти дело, достойное вашей преданной службы.

Сморщившись, он повернулся в кресле и засунул руку в карман.

– Архилектор, комиссар – неважно, как вы будете называть эту позицию. Но, на мой взгляд, вам пора уже перестать искать ответы и начать задавать вопросы. Перестать быть одной из фигур… – Он наклонился вперед и положил что-то на доску. Перстень с багровым камнем, который он когда-то носил. Который носил после него Пайк. – …И начать делать ходы. Практик Доля!

Один из практиков, большой и громоздкий, ввалился в комнату и с сосредоточенной гримасой принялся выкатывать кресло Глокты из-за стола. Оно зацепилось за ножку, и несколько фигур, упав, принялись кататься по доске беспомощными кругами.

– Вы вполне свободны отказаться. Я пойму. – Проезжая мимо нее, старый хозяин Вик наклонился и вполголоса добавил: – Но мы оба знаем, что этот перстень подходит вам идеально.

Вик услышала, как за ним закрылась дверь, оставив ее в одиночестве среди гнетущего молчания. Наедине со всей ее ложью. Ложью, которой она кормила других, и ложью, которой ее кормили другие. Ложью, которой она кормила сама себя, до тех пор, пока не перестала распознавать вкус правды. Не перестала понимать, есть ли она еще где-нибудь, эта правда.

Она взяла перстень в руки, покрутила в пальцах. Кто бы мог подумать, что придет день, когда она станет его носить? Огромный камень сиял в свете лампы, отбрасывая багровые блики. Из тюремных лагерей Инглии – к самым вершинам власти…

А потом ей на глаза попалась ее сумка, из которой торчал потрепанный корешок. «Жизнь Даба Свита»… Вик вытащила книгу, и та привычно раскрылась на ее любимой странице. На ее любимом рисунке. Великие равнины… трава до самого горизонта… Место, где можно родиться заново. Место, где можно уйти так далеко, как только заведет тебя мечта.

Ерунда, скорее всего. Всего лишь чей-то рисунок в книжке, полной выдумок. Однако, может быть, пора уже сказать «нет» тому, что тебе дают, и протянуть руку за тем, чего ты на самом деле хочешь?

Вик действительно всегда хотела преданно служить – но не определенной нации, идее или делу. Она хотела служить людям. С Орсо покончено. Сибальт мертв. Огарок, как выяснилось, никогда не существовал. Глокта? Если она когда-то и была что-то ему должна, это был долг, который она сама себе придумала из-за того, что у нее не было ничего другого. Теперь она решила, что его можно считать давно выплаченным.

Вик бросила перстень обратно на доску, закинула сумку за плечо и, не оглядываясь, вышла из комнаты.

Она захлопнула дверь, и та, отскочив от косяка, приоткрылась обратно. Вик даже не стала ее закрывать.

Она уже видела просторы неба над далекой страной.

Улыбаясь, Вик вышла в ночь.

– Итак, короткий клинок я держу… в левой руке? – переспросила Савин.

– Ну да, а передняя нога должна быть на этой отметке…

– Вот здесь? – Она потыкала ногой в меловую линию на дворцовой лужайке, словно никогда не видела ничего подобного. – Как интересно!

– В самом деле, – отозвался Юранд со сдержанным нетерпением, становясь на свою отметку и поднимая клинки. – Итак, когда я скажу «начали»…

Она метнулась к нему без предупреждения и без жалости, как учил ее отец. Юранд был искусным фехтовальщиком; без сомнения, он был быстрее и гораздо сильнее нее. К тому же прошло какое-то время с тех пор, как Савин в последний раз держала клинки. Она никогда не смогла бы его побить в честной схватке. Но какой интерес в том, чтобы драться честно?

Юранд даже не успел поднять длинный клинок, когда она уже зацепила его своим. Блеснуло лезвие, скрежетнул металл – и оружие вылетело из его не успевших сомкнуться пальцев. Он пошатнулся, и Савин быстро зашагнула ему за спину, поставив пятку позади его ноги, чтобы он о нее споткнулся. Ее плечо врезалось в его грудь – и Юранд с тихим вскриком опрокинулся на спину, выронив короткий клинок на аккуратно выстриженную траву.

Выражение абсолютного потрясения на его лице, когда затупленный конец ее длинного клинка защекотал его горло, доставило Савин неподдельное удовольствие.

– Кажется, это касание в мою пользу? – спросила она с видом полнейшей невинности.

Юранд медленно поднял к ней лицо.

– Почему-то у меня есть странное ощущение, что вы уже фехтовали прежде.

– Я и не говорила, что это не так. – Она воткнула длинный клинок в дерн и протянула ему руку. – Вы сами это предположили.