Отец Савин – во всех отношениях, кроме одного – сидел в своем кресле на колесах, которое сконструировал для него Карнсбик. Его колени торчали двумя буграми под одеялом, наброшенным на иссохшие ноги. Он хмурился, разглядывая незаконченный холст: Молодой Лев верхом на черном жеребце, врывающийся в городские ворота, чтобы избавить нацию от хаоса, и обращающий в бегство пока что лишь схематически набросанных предателей, трусливо спасающих свои жизни.

Савин подошла к нему в гнетущей тишине, шурша юбками по камню. Ее губы раскрылись, чтобы заговорить, но когда она подошла к креслу, то поняла, что так и не знает, что сказать. В итоге она просто положила руку на его костлявое плечо, как, бывало, делала много лет назад. Он накрыл ее ладонь своей, и они принялись вместе разглядывать незаконченное изображение. Лео был показан как воплощение мужественности, его железную ногу закрывал конский бок, а недействующую руку – золотые шнуры; он указывал мечом в направлении светлого будущего.

– Я думаю, это будет хороший портрет, – сказал ее отец. – Немножко претенциозный и сентиментальный, но ведь таков же и оригинал. Ну, и конечно, это будет полнейшая ложь. – Он вздохнул. – Но если бы людям нужна была правда, они бы просто смотрели вокруг, на реальный мир. Насколько мне известно, они предпочитают картины.

– Картины менее склонны тебя убить.

– Это верно. А где же сам лорд-регент? Снова избавляет государство от какой-нибудь угрозы?

– Присматривает за формированием своей новой армии.

– Кто-то явно пытается что-то компенсировать. Впрочем, наверное, воину нужен меч.

– Вроде бы это собираются назвать «регентской гвардией».

– Это может относиться к леди-регенту в той же мере, что и к лорду. – Отец поднял взгляд на Савин. – Я всегда думал, что тебе должны быть к лицу доспехи.

– В кирасе неудобно кормить грудью. К тому же в детстве я никогда не играла в солдатики.

– В куклы ты тоже не играла. Насколько я помню, с тех пор, как ты начала говорить, – а это случилось не по годам рано, – тебя интересовали в первую очередь фехтование, деньги и власть.

– А тебе не приходило в голову, что эти вещи интересовали меня потому, что они интересовали тебя?

– Какая разница, откуда они взялись? Это неплохие интересы. – Его улыбка превратилась в гримасу, когда он вцепился в колесо, чтобы развернуть кресло к ней. – Я должен сказать, Савин, что очень впечатлен твоими достижениями. Ты не только смогла придумать безопасный способ выбраться из этого безумия, но к тому же умудрилась одновременно добиться невероятной популярности. Очень недурно для женщины, которая некогда приложила столько усилий, чтобы ее все ненавидели.

– Я могу обойтись без твоей лести, – солгала она.

На самом деле его одобрение по-прежнему оставалось для нее гораздо более пьянящим наркотиком, чем жемчужная пыль. Никто не знал ее лучше, чем он. Никто не понимал так хорошо. За исключением, может быть, Орсо – но его больше не было рядом.

Он взял ее руку в свои и опустил взгляд, хмуря брови.

– Ты даже не представляешь, как это было тяжело – знать, что ты в опасности. Но после твоего замужества… и тех шагов, которые ты предприняла потом… ты поставила себя вне моей досягаемости. Надеюсь, ты понимаешь, что я всегда делал все возможное, чтобы тебе помочь – по-своему. Но кто-то должен был приглядывать за общей картиной. Мы с наставником Пайком старались положить конец этому безумию.

Холодная струйка сомнения просочилась в пушистое тепло их воссоединения и принялась зарываться вглубь.

– С наставником Пайком? Разве не он стоял за всем этим?

– Нет, Савин. Пришло время, когда я – наконец-то – могу сделать свое признание.

Его взгляд скользнул к ней, глаза в обведенных чернотой глазницах ярко горели. В них не было ни капли раскаяния. Если на то пошло, в них было нечто вроде упрямой гордости, когда он произнес следующие слова:

– Это был я.

Ее ладонь, зажатую в его руках, слегка покалывало.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда я был молодым человеком и пользовался всеобщим восхищением – а такое время действительно было, если ты можешь в это поверить, – я всегда считал, что вся власть принадлежит Закрытому совету. Однако с того момента, когда мой высохший зад умостился в тамошнем кресле, мне стало ясно, что мы все куклы. Байяз дергал нас за нитки и делал это с незапамятных времен. Он контролировал банки, корни которых проникали всюду. Паутина долгов, тайн, услуг, пронизывающая все общество. «Валинт и Балк»… – Его веко затрепетало, и он вытер струйку влаги под слезящимся глазом костяшкой пальца. – Они были словно плющ, который душит фруктовый сад. Мы с королем Джезалем… ты можешь не верить, но мы действительно пытались принести какое-то благо. Но пока рядом находился Байяз… мы были беспомощны.

Он помолчал. Черные тени прочерчивали глубокие морщины на его хмурящемся лице.

– Поэтому мне пришлось затеять Великую Перемену.

Какое-то время Савин могла только молча глядеть на него, чувствуя, как колеблется пол под ногами. Колеблется с такой силой, что она с трудом удерживала равновесие.

– Великую Перемену… затеял ты?

– Я должен был выжечь гниль. С корнем вырвать Байяза и его банки! Перекопать все заново, чтобы можно было посадить что-то новое, что-то доброе. – Он придвинулся вперед, крепче сжав ее руку, его губы оттянулись назад, открыв остатки зубов: – И теперь у нас есть этот шанс!

– Ты говоришь так, словно это какое-то гребаное садоводство! – завопила Савин, вырывая у него руку. – Погибли люди! Тысячи людей! – У нее кружилась голова. Ее тошнило. – Я сама едва не погибла, и не единожды!

Он раздраженно повел плечом, словно проблема заключалась не в его чудовищной безжалостности, а в ее несдержанности.

– Прогресса не бывает без жертв – ты всегда это понимала яснее, чем кто-либо другой. Народный Суд оказался вовсе не тем, что мы имели в виду. Но после того, как стало очевидно, какой катастрофой будет Ризинау, оставалась только Судья. Кто мог знать, что она окажется еще хуже?

– Любой! Любой, кто видел, что она натворила в Вальбеке! Любой, имеющий глаза или хотя бы уши, мог бы тебе сказать, что эта женщина несет с собой только безумие!

– Период безумия был необходим, чтобы восторжествовал здравый смысл, – проворчал ее отец, словно досадовал на отпечаток чьего-то грязного сапога на коврике. – Я бы предпочел более… спокойный переходный период, но Байяз уже начинал проявлять к тебе интерес, и я не мог рисковать. Честное слово, Савин, ты могла бы проявить хоть капельку благодарности.

– Благодарности? – прошептала она.

– Я сделал это все ради тебя! Для того, чтобы ты могла править по-настоящему! Мы готовили тебя к этому с самого детства.

– И моя мать знала о твоих планах?