Осада лагеря продолжалась 52 дня. Последний штурм был особенно ожесточенным. Со стороны правых христиан в нем участвовали около семи тысяч человек из отрядов фалангистов, шамунистов и бойцов «Фронта защиты кедра», а также сотни бронемашин и танков. Что касается защитников лагеря, то там сражались все: и взрослые мужчины, и женщины, и дети 13–14 лет. Бой длился несколько часов и закончился победой фалангистов. Под развалинами лагеря оказалось погребено более пяти тысяч палестинцев и ливанцев. Как писал советский журналист Л. Вольнов: «Ворвавшись в лагерь, фалангисты учинили массовую расправу над оставшимися в живых. Тысячи жителей кинулись из лагеря, попадая под перекрестный огонь. Большинство из них были женщины, дети, старики. Автоматные очереди добивали раненых. Все шестьдесят медицинских работников лагеря, которые в течение семи недель ухаживали за ранеными и больными, отдавая им свою кровь и деля скудный паек, были убиты. Их строили десятками по двое в ряд, выводили и расстреливали из автоматов…»

– Когда Телль-Заатар пал, фалангисты пригнали к нему бульдозеры и сровняли с землей остатки его строений, чтобы навсегда стереть у палестинцев память об этом месте, – закончил свой рассказ Арафат. – Однако народную память невозможно стереть бульдозерами. Вот почему мы хотим, чтобы был снят фильм об этой героической обороне.

Дин был по-настоящему потрясен услышанным рассказом. Эта история и в самом деле имела все основания лечь в основу хорошего фильма о мужестве и самоотверженности людей. Почти двухмесячное противостояние в основном не обученных военному делу беженцев и вооруженных до зубов фалангистов впечатляла. Уже в процессе рассказа перед взором Дина представали кадры будущего фильма. Вот отчаянный бой в развалинах ведут молодая мать и ее 13-летний сын, которые в итоге оба погибают. А вот за оружие берется представитель Красного Креста, который всегда был противником всяческого насилия. Короче, когда Арафат и Хадре закончили свое повествование, у Дина уже не было никаких сомнений: такой фильм он снимать согласен. Что и было немедленно сообщено им его собеседникам.

Услышав это, Арафат и Хадре не стали скрывать своей радости. Поочередно обняв Дина, они предложили отметить это событие. Хадре вышел из комнаты и спустя какое-то время вернулся обратно, но уже не с пустыми руками: впереди себя он катил тележку, заставленную разной снедью. Из представленных напитков Дин выбрал русскую водку, а его товарищи предпочли налить себе апельсинового сока, поскольку спиртное не пили. Когда бокалы были осушены, Арафат сообщил:

– Со своей стороны мы готовы приложить все усилия для создания такого фильма. Мы поможем тебе финансами, людьми, найдем зарубежных партнеров. От тебя требуется литературная основа и пробивание этого проекта в Восточной Германии.

В ГДР Дин возвращался, переполненный впечатлениями и преисполненный желания вновь взяться за дело, которое казалось ему чрезвычайно актуальным. На какое-то время всеми мыслями его завладел Ближний Восток. Однако этот энтузиазм стреножили личные проблемы, которые навалились на Дина в те же самые дни. Он понял, что его брак с Вибке подошел к своему логическому концу. Четыре года он прожил с этой женщиной, но этого времени оказалось достаточно для того, чтобы понять, что их отношения зашли в тупик. Дин вспомнил события июня 73-го, когда он, летя над Атлантикой, в самолете написал стихотворение, полное любви и нежности к Вибке. Теперь от этих чувств не осталось и следа.

Всю дорогу до дома Дин перебирал в памяти различные эпизоды их совместной с Вибке жизни и пытался разобраться в том, кто же виноват в случившемся. «Когда мы познакомились, нас притягивал друг к другу исключительно секс, – думал Дин, глядя в иллюминатор воздушного лайнера. – Вибке оказалась очень опытной женщиной, которая хорошо знает, как доставить мужчине истинное удовольствие. Затем сексуальное влечение переросло в любовь. Во всяком случае, мои чувства к ней были таковы. Да нет, почему только мои? Я же видел, как нежно относилась ко мне и Вибке. Именно поэтому все эти досужие сплетни о том, что ее специально подложили под меня, чтобы заманить в Германию, я всегда отметал. Так могли говорить только люди, которые не видели наших отношений вблизи.

Нет, мы действительно любили друг друга. Другое дело, почему эта любовь закончилась так быстро и кто в этом виноват больше? Видимо, оба в равной степени. Она никак не хотела смириться с тем, что я принадлежу прежде всего своему делу, а уже потом семье, а я сопротивлялся любому стремлению Вибке сделать из меня домоседа. Видно, нет в мире такой женщины, которая смогла бы стать для меня идеальным спутником жизни. Но больно мне не от этого. А от того, что еще одна дочь вынуждена будет расти без отцовского внимания. Так выросла Рамона, эта же участь, увы, ждет и Наташу».

Дин прекрасно отдавал себе отчет в том, что его развод с Вибке мог серьезно осложнить его отношения с Хонеккером и другими восточногерманскими политиками. Однако жить с нелюбимым человеком по политическим соображениям Дин тоже не мог – это противоречило его принципам. Поэтому он решил расстаться с Вибке, надеясь, что у Хонеккера хватит благоразумия не делать из этого события трагедии. И Дин в своих расчетах не ошибся. Хонеккер и в самом деле не стал заострять своего внимания на этом разводе, хотя и одобрить его он тоже не мог. Когда в один из тех ноябрьских дней он принял Дина в своем кабинете в здании ЦК СЕПГ на Маркс-Энгельс-плац, он удивился:

– Неужели нельзя избежать этого развода?

– Зачем его избегать, если два человека перестали любить друг друга? – удивился Дин, который к тому времени уже достаточно сносно говорил по-немецки.

– Ты уверен, что два?

– Хорошо, пусть этим человеком буду один я, – устало произнес Дин.

По тому, как он это произнес, Хонеккер понял, что говорить на эту тему уже нет смысла: все уже решено. Да и большого желания обсуждать этот развод у лидера СЕПГ тоже не было: у него и без того голова буквально пухла от различных государственных проблем. В последние несколько месяцев таковых было в избытке: в мае Заир прервал отношения с ГДР, обвинив ее в поддержке повстанцев, в июне Конгресс США обнародовал доклад, где обвинил руководство ГДР в нарушениях прав человека. Однако основной головной болью Хонеккера было то, что внутри его руководства, кажется, зрела реальная оппозиция его курсу. Возглавлял оппозиционеров молодой и энергичный член Политбюро Вернер Ламберц.

Хонеккер всегда с настороженностью относился к чрезмерной активности этого человека, а с недавних пор она и вовсе стала вызывать у него откровенное раздражение, поскольку лидер СЕПГ стал подозревать Ламберца в желании занять его кресло. И когда в конце октября Хонеккер был с визитом в Москве, он уловил в речах некоторых советских товарищей скрытые намеки на то, что время его руководства может скоро подойти к концу. Это окончательно убедило Хонеккера в том, что его подозрения относительно Ламберца небеспочвенны. Правда, шеф «Штази» Мильке не разделял этих подозрений лидера СЕПГ, уверяя Хонеккера, что Ламберц не помышляет о том, чтобы встать у руля страны. Однако Хонеккеру от этого легче не стало. Он хорошо помнил о событиях шестилетней давности, когда сам пришел к власти с помощью пусть бескровного, но все-таки переворота. И Мильке он не слишком доверял, памятуя о некоторых его поступках, где он вел себя по отношению к нему не самым лучшим образом. Взять, к примеру, ту историю с врачихой.