– Эге-гей, бояри-и-и-ин!!!

Толмач оказался прав – это кричали свои.

Осень – зима 1243 г. Смоленское княжество

Уже начинало смеркаться, и Ремезов, приподнявшись в седле, посмотрел вперед, словно бы ожидая увидеть за покрывшейся слабым ледком речушкой… усыпанный рекламными огнями отель? Автозаправочную станцию с кемпингом и магазином? Что-нибудь подобное – да, по этим временам сошла бы и какая-нибудь – в одну усадьбу – деревня. Так она и должна была вскоре появиться, если верить Убою, недавно похваставшему хорошим знанием здешних мест. Кстати, другие – и Осип Красный Кушак, и лопоухий ловелас Кондратий Жердь – утверждали точно так же. Да можно было догадаться – и по разбитой копытами лошадей – а сейчас, слава богу, подмерзшей – дороге, и по торчавшей из-под тонкого слоя снега стерне, и по пустошам – явно полям или пастбищам. Все говорило о близком жилье, хоть Павел и не совсем еще понимал – где они? Кончились уже полоцкие земли, начались ли свои, смоленские? Места тянулись глухие – спросить не у кого. Именно Убой и предложил свернуть со шляха, срезать путь, так, мол, дня на три быстрее будем. Ремезов, подумав, согласился – и правда, чего тянуть-то? От шальных татарских отрядов спасала пайцза, а встречи с разбойными людишками боярин не опасался – крупной банде в этих местах не прокормиться, а с мелкими его отряд справился бы на раз, запросто. Этакие-то вои! Молодец к молодцу – все на сытых конях, окольчужены, с копьями да луками, секирами да мечами, попробуй, за рубль за двадцать возьми!

– Будет, будет деревня, боярин, – подскочив, осадил коня Убой.

Странное впечатление производил сей рубака – смотрелся словно выросший из лошади стоеросовый пень.

Вот ухмыльнулся, скривился, поворотив коня, вытянул руку с плетью, указывая куда-то за реку:

– Эвон, за тем лесочком и будет. Кудыкино называется.

– Забавное имечко. Полоцкая деревня-то?

– Не, уже наша, смоленская.

– Ну, слава те, Господи, кажется, добрались!

Сняв шапку, боярин истово перекрестился на выглянувшую из-за легкого облачка луну, еще не ночную, белесую. Глядя на своего предводителя, все дружинники тоже закрестились, а кое-кто даже затянул молитву.

– Эй, ладно вам. Едем! – резко оборвал Ремезов. – Нам бы до ночи поспеть. Убой, давай вперед, коли дорогу помнишь.

– Так, немножко-то помню.

Кивнув, орясина стегнул плетью коня, сворачивая куда-то влево, к корявой, росшей на речном обрыве, сосне, куда, кстати, вела и дорога, как видно, именно там и находился брод. Захрустел под копытами хрупкий первый ледок, захрипели, входя в холодную воду, кони. Ловкий Кондратий Жердь свесился в седле, едва не упав, зачерпнул ладонью водицы, испил, ухмыльнулся – студеная!

После брода поехали ходко, слава богу, повыморозило уже всю грязь, да и хотелось побыстрее достичь деревни, дать отдых коням и себе.

Хотелось бы… Да ведь дома уже! Земля-то – смоленская! Дома. Еще день-два – и столица. Отчитаться перед князем, вручить грамоты – и папскую, и – что куда важней – императорскую. Дело-то как надо сладили! В таком разе можно и на награду рассчитывать, лучше бы – серебром, деньги лишними не бывают, а в вотчине много чего запланировано. Вотчина… Как-то там все? Как Полинка? Павел соскучился уже по дражайшей своей супруге, по глазам ее жемчужным, по телу гладкому, по улыбке… Ну, да теперь уж недолго осталось, скоро уж теперь.

– Приехали, господине! – едущий впереди Убой резко осадил лошадь и оглянулся. – Вона деревня-то.

Как и предполагал Ремезов, деревня оказалась небольшой – в одну усадьбу, спрятавшейся за частоколом – от зверья да от лихих людей. Впрочем, от лихих-то, пожалуй, хлипкая сия оградка вряд ли убережет, скорее уж – княжье слово.

Почуяв чужих, взвились, залаяли за воротами псы. Вскоре послышались крики, кто-то забегал, на воротной башенке замаячили тени.

– Хто такие?

– Князя смоленского Всеволода Мстиславича люди, – подъехал к воротам Павел. – На вон, лови кольцо, посмотри печатку княжью.

– Не надо кольца, боярин, – хмыкнул Убой, качнув косматой башкою. – Эй, Никодиме, ты меня-то, что ль, не признал?

– Голос вроде знакомый… – неуверенно произнесли над воротами.

– Да Убой я, неужто запамятовал? С отцом Паисием, обители Троицкой игумном прошлолетось к вам наезжали.

– С Троицкого приезжали. Да… Отца Паисия чевой-то не припомню.

– Так и не было его тогда. Трофим был, ключник.

– Трофима-ключника помню… А ты, человеце, ну-ка, на свет-то выйди!

На башне вспыхнули факелы, и Убой поспешно подался вперед – колоритный облик его нельзя было не узнать, даже и при таком освещении. Узнал, наконец, и Никодим:

– Хо! Убое! Что ж ты стоишь-то? Челядинки-то мои тебя бы скорее вспомнили. Ой… посейчас, посейчас… эй, парни! Ворота отворяйте!

Заскрипел тяжелый засов, распахнулись ворота.

– Заезжаем, боярин, – махнул рукою Убой. – Тот вон, востроносенький – Никодиме, староста местный.

– А чья деревенька-то? – дернув поводья коня, поинтересовался Павел. – Чьи люди?

– Да пока ничьи… – Убой почему-то осклабился и, понизив голос, пробормотал про себя еле слышно: – Однако ж вскрости чьи-то будут.

– Что-что?

– Да обители Троицкой оброк платят, да дорога с них, повоз.

– Понятно. Смерды, значит.

– Так оно, господине, и есть – смерды.

Староста и маячившие за ним мужики и парни с рогатинами поспешно поклонились боярину. Кто-то помог спешиться, подхватил поводья коня.

Спрыгнув наземь, Ремезов огляделся – несколько изб, одна – видно даже сейчас, в сумерках – новая, под тесанной из дранки крышей, за ней – амбары, конюшня, банька.

– Посейчас, господине, истопим, – отдавая распоряжения, деятельно засуетился Никодим. – А, пока топится, прошу в избу – хлеб-соль быстро спроворим. Эй, Микитка – Дарью, Авдотью буди! Всех подымай – гостей поить-кормить будем.

Небольшого росточка, с реденькою бородкою, староста, казалось, и секунды не мог постоять спокойно – все суетился, распоряжался, бегал.

– А вот в избу, в избу… Коней мы тут, во дворе, привяжем, овса дадим, слугам… слугам вон в ту избенку – там и поедят, и поночуют. А тебе, боярин-батюшка – сюды, к нам… Убое! И ты не побрезгуй.

– Хы! А где, Никодиме, девки-то твои?

Староста прищурился и захохотал:

– О-хо-хо! Срамник ты, Убое. Все бы тебе девки. Не молодой ведь уже!

– Не молодой, а кровушка-то гуляет.

В добротную избу старосты Ремезов взял с собой лишь особо приближенных – Осипа, Кондратия, ну и Убоя – куда ж сейчас без него-то? Остальным с боярином пищу вкушать было бы не по чести, да и остальным-то (включая хозяев), к слову сказать – тоже, однако не сидеть же одному, без компании как-то невкусно.