Но для моей Юмэ ее песни, танцы и музыка были важны как для птицы — крылья. Я за свою жизнь видел немало людей, потерявших свои крылья. Это было очень печальное зрелище. Я хотел уберечь свою дочурку от этой мучительной участи. Поэтому просто я нашел для нее другую школу, с уклоном на изучение музыки и искусства. Там было много уроков пения, музыки и танцев. Юмэ была очень счастлива. Она расцвела.

Однажды я спросил у дочери:

— Юмэ, кем ты хочешь стать, когда вырастешь: актрисой или певицей?

Девочка посмотрела мне в глаза:

— Я хочу стать врачом, папа.

Тут я впервые серьезно на нее рассердился: не хотел, чтобы она пережила все падения как я. Я так старался молчать, когда кто-то умирал у меня на руках, но она… зачем этой отзывчивой и веселой девочке идти по этому пути через ад? Она даже не представляет, сколько это ответственности — хранить доверенные тебе жизни! И сколько боли, если их потерять! Сколько льда становится во взорах близких пациентов, которые вчера еще с надеждой заглядывали тебе в глаза, а сегодня обсуждают, как провожать своего дорогого человека!

Вскричал, сжав плечи этой упрямой девочки:

— Зачем ты хочешь выкинуть свой талант к пению на помойку? Ради моей любви и уважения? Разве ты думаешь, что я хочу, чтобы ты жертвовала чем-то дорогим тебе из-за меня? Разве я после этого смогу звать себя любящим отцом?!

Худенькая рука сжала мое запястье. А вторая меня похлопала по другой руке. Опомнившись, ослабил хватку. Надеюсь, я не слишком крепко ее схватил? Я не причинил ей боли?..

— Ты неправильно понял, папа. Я хочу стать другим врачом.

Я был растерян. Уточнил:

— Так… каким же врачом ты хочешь стать?

Дочка широко улыбнулась. Глаза ее мечтательно зажглись:

— Я хочу стать врачом, который лечит души.

С облегчением выдохнул.

Все-таки, она хочет стать психиатром или психотерапевтом. Там не так много ответственности. Хотя, увы, иногда их пациенты все-таки кончают с собой. Или их приводят после этого, со сломанными крыльями и кровоточащей душой, когда они смотрят пустыми убитыми глазами на мир и на людей и не понимают, для чего им дальше жить. Все-таки, я коллегам, работающим с психикой людей, не завидую: у них тоже серьезное и ответственное дело. И им тоже приходится лечить чужие судьбы. Но моя малышка… к чему эта боль ей?

Проворчал, похлопав ее по щеке:

— В этом мире много трудностей и боли, Юмэ. Невозможно полностью вылечить человеческие сердца от боли.

Моя малышка нахмурилась, потом серьезно ответила:

— В мире много несправедливостей. Поэтому я хочу исцелить всю боль, которая живет в сердцах людей.

Вот упрямый ребенок! Но… она вся в меня!

Я погладил ее по голове — и отправился пить кофе. Дочка обогнала меня еще до кухни со спасительным запахом свежего кофе и встала передо мной, заслоняя от меня проход.

— Пап…

— Ась?

— Я хороший ребенок, правда?

Я рассмеялся. Она была очаровательна, моя маленькая вредина. Какой музыкальный диск ей захотелось купить на этот раз? Или хочет вытащить меня и мать на концерт? Хотя бы Митико пусть сходит, отдохнет. Сможет обсудить с ней вместо меня, если я по графику опять не смогу. Или уеду из концертного зала из-за срочного вызова.

— Угу.

— На уроках пения и музыки я самая лучшая в школе, так?

— Ага.

— А еще папа всегда исполняет свои обещания, верно?

Когда она в упор посмотрела на меня, я почему-то вдруг вспомнил про Камомэ. И про то обещание, которое так и не исполнил.

У меня до сих пор сердце болит при воспоминании об этом. Но что я мог поделать? Камомэ умерла. Она умерла еще до нашей встречи. И поэтому наша с ней встреча ничего изменить не могла. Нет, моя-то жизнь изменилась — и я смог изменить много жизней других — хотя бы на мгновение подарить им шанс еще больше сделать важного и еще хотя бы каплю познать счастливого, но вот жизнь моей маленькой подруги…

— Папа! Ну, пап! Ты чего молчишь? Ты меня совсем не слушаешь! — Юмэ дернула меня за рукав.

— Со мной все нормально, — как обычно соврал я.

Если они могут спокойно шутить и даже вредничать, не подозревая о моей боли, то моя боль — не слишком уж и тяжелая жертва.

— Нет! Неправда! Совсем не нормально! — упрямица обиженно надула губы, — Я хочу, чтобы ты выслушал меня!

Вздохнул.

— Так… о чем же ты хотела мне сказать?

Она серьезно заглянула мне в глаза. Подлизывается. Видимо, все-таки концерт. Может статься, даже в другом городе. И она непременно хочет, чтобы мы съездили туда втроем.

— Папа всегда выполняет свои обещания, правда?

Эти слова раскаленным ножом резанули по сердцу.

— Я целый год была примерным ребенком, хорошо училась, стала лучшей на пении и музыке! Поэтому ты обязан исполнить свое обещание! — Юмэ расплакалась, — Я хочу съездить в путешествие вместе с тобой!

— Но мы достаточно путешествуем! Насколько в моих силах…

— Но я хочу взлететь в небо словно птица! — глаза девочки мечтательно засверкали, она сжала тонкие пальчики в кулачки. — Я так хочу взлететь в небо, летать словно птица! Но у меня нету крыльев… — она вздохнула. — Поэтому я хочу взлететь хотя бы на самолете!

Ворчу:

— А я ненавижу самолеты!

— Но почему? — дочка растерянно распахнула глаза. — Разве неинтересно летать на самолете?

Я сбежал от нее в туалет. Закрыв за собой дверь, в очередной раз вздохнул.

Эта упрямая девчонка постоянно напоминает мне о том обещании, которое я не смог выполнить! О, как же это больно!

* * *

Когда гроза закончилась, то и песня ее закончилась. И она, словно ослабев, присела на скалу близко от обрыва. Но хотя бы не стремилась туда спрыгнуть! Хотя я все равно беспокоился за нее.

Хотя, если она сказала правду, то лезть к ней с какими-то советами бессмысленно: ее болезнь будет медленно точить ее силы или всегда следовать за ней, отравляя ее жизнь. Тем более, у меня сегодня появилась какая-то надежда на спасение и возвращение к нормальной жизни, а у нее, похоже, такой надежды не было. А была бы — она не стала бы так расстраиваться. Да и к чему ей говорить о моей надежде, пусть даже шанс мой совсем призрачный? Только душу ей растревожу!

И я просто присел на камень возле нее.

Мы сидели у обрыва и молчали. Вода делала скалу мокрой и холодной, струи воды стекали мимо нас, впадая в море. Эта большая, великая жизнь будет продолжаться вне зависимости от того, где находится одна какая-то капля. Будет или нет жить она, буду или нет жить я — в этой жизни ничего не изменится. Это были невыносимо пугающие мысли.