сжигают трупы». Он сказал, что мы можем пройти с ним немного. Он издали показал нам вагоны, в которых привозят людей, разных, из еврейских гетто, оппозиционеров, гомосексуалистов. Он сказал: «Я второй после короля в этом храме уничтожения».

— И что же? Все?

— В лагере убивают сотни, тысячи, их привозят в лагерь и сжигают в печах. Вы знаете это.

— Это ложь. Ложь. В лагерях не убивают сотни и тысячи. В лагерях умирают люди — например, из-за вспышек тифа. Трупы сжигают, чтобы остановить заражение. У вас есть доказательства, что в лагере намеренно убивают заключенных?

— Я… знаю это.

— От приятеля? Который убивает заключенных, чтобы повеселиться? А виноват режим? Режим виноват в жестокости одного исполнителя?

— Нет, это… система. Это…

— Система?

— Зачем мы говорим об этом? В этом нет смысла. Какое вам дело, во что я верю?

— Вы верите?.. Вы верите, что это наша, как вы сказали, система… убивает тысячи. Вы верите в высший приказ. Вы поверили человеку, опозорившему партию. Садисту и маньяку. Вы верите, что он убивал во имя партии, а не из своего удовольствия? Нет, не партия приказала ему убивать, он делал это по собственному желанию, и он понесет наказание. Вас обманули… я верю, вас можно вернуть на путь раскаяния.

— Я… знаю, чего вы хотите.

— Вы, Гарденберг, хотите правды, вы готовы умереть за нее, не так ли? Я расскажу вам правду. Мне незачем скрывать правду от вас, будущего покойника. Да, мы основали лагеря, в которые помещаем лиц, которые вредят развитию нашей страны. Лагерь — это не курорт. Это большая тюрьма. В этой тюрьме живут скученно враги общества. Иногда в лагерь привозят евреев, но пока это не распространено. Для евреев есть гетто, в которых они могут жить, как им хочется. В лагерь привозят нарушителей. Лагерь — это место… изоляции. В нем враги общества работают и пытаются перевоспитаться. Из лагеря можно выйти, если закончился срок наказания. К сожалению, в лагерях бывают вспышки болезней, но наши врачи стараются спасти как можно больше заключенных. Уничтожать заключенных, даже отъявленных врагов, не в наших интересах. Работая, они приносят пользу нашей экономике. От убитых заключенных нет никакого толку. Наоборот, партия заинтересована в том, чтобы заключенные работали хорошо, и для них создаются удовлетворительные условия… разумеется, не как у вас, не как в вашем доме. Но они — преступники. Они делали бомбы, чтобы взорвать партийное отделение, призывали к убийству членов партии и членов их семей… Они опасны для общества.

— В оккупации есть гетто. Что в них происходит?

— Да, гетто для евреев. Гетто — это спасение для евреев. Мы пытаемся их защитить от недовольного евреями населения. Евреи, в большинстве своем, опасны. Они враждебны нам. Это люди низшего уровня развития. Убивать их за это?.. Зачем? Мы не убиваем евреев.

— А погромы? Нам это приснилось?

— Погромы были. Погромы… были ответом на неблагодарность, жестокость и асоциальность евреев. Например, тот еврей, который убил нашего чиновника… Погромы учинило возмущенное общество. После них появилась мысль о… гетто. Гетто решило проблему погромов и насилия. Евреи отделены от разозленного общества. Они живут в гетто, они сами по себе, они не вредят нам, и мы не громим их магазины. Не отправляй мы евреев в гетто, общество, боюсь, устроило бы самосуд над ними. Вам вариант с самосудом приятнее?

— Я… не верю вам.

— Из-за Альбрехта Мюнце?.. Вы знаете, что в наши лагеря приезжают иностранные журналисты? Неужели они бы не рассказали мировой общественности об «убийствах тысяч»? Два месяца назад в нашем лагере была международная благотворительная организация. Их отчет опубликовали в главных газетах мира. Он у меня. Вы можете с ним ознакомиться, вы знаете французский. Прочитайте вслух. Вот тут…

— Я…

— Читайте вслух!

— М-м-м… «В ходе проверки не обнаружено… нарушений… в содержании заключенных. Общие условия жизни… удовлетворительные. В Правилах лагеря, которые тщательно соблюдаются, прописаны права заключенного… вне зависимости от его национальности. Отмечаем хорошие… отношения начальства и… заключенных. Заключенным дозволено писать письма, получать посылки… в лагере установлена валюта, которой оплачивается работа заключенных… которая позволяет покупать все необходимое, в том числе сигареты. Заключенные могут купить пропуска… в комнаты отдыха и участвовать… в развлекательных мероприятиях».

— Вы раскаиваетесь, что поверили нашим врагам?

— Я…

Он не сумел договорить. Из-за двери Мария услышала его тяжелый вздох. Она закрыла глаза и словно бы услышала, как он сглатывает слюну, пытаясь собраться с мыслями.

— Зачем… мы воюем?

— Что вы сказали?

— Зачем мы воюем?

— Понимаю. Я не хочу воевать, как и вы. Никто не хочет воевать. Считаете, Гарденберг, наши матери горят желанием отдать своих сыновей на бойню? Ваша жена хотела отправить вас на войну? Кто погиб у вас на прошлой войне?

— О-отец.

— У меня погиб старший брат. Война — страшная сила.

— Зачем мы воюем?

— Нам не оставили иного пути. На нас хотели напасть. У нас было очень много врагов.

— Вся Европа хотела напасть на нас?

— Именно так. Она собирала силы, чтобы покорить нас. Они не хотели, чтобы мы восстановились после прошлой войны. Наша сильная страна — угроза им. Мы не собираемся жить по их правилам. Мы хотели возвратить наших братьев обратно, в лоно нашей страны. Наши враги поняли, что это усилит нас, и приблизили свои армии к нашим границам. Они готовились захватить нас врасплох. Мы пошли воевать, чтобы воевать не на нашей земле. Война… это плохо. Но если это война за свободу и наши ценности, то у этой войны есть оправдание. Вы сожалеете, Гарденберг?

— Я не знаю.

— Война потрясла вас. Понимаю. Подумайте, что вы совершили. Вы пошли против власти, которая отстаивает свободу нашей страны. Вы раскаиваетесь?

— Я… я…

— Кто это сделал? Кто втянул вас в это? Не Альбрехт Мюнце. Кто еще вас обманул?

— Я… не предаю тех, кто мне доверился.

Человек раздраженно хмыкнул.

— Да? Вы уверены? Вы не хотите искупить свое преступление?

— Мне нечего сказать.

— Да? Однажды вы помогли нам арестовать вашу родственницу, вашу тетю, если не ошибаюсь. Тогда вы проявили благоразумие. Вы изменились с тех пор?

— Мне нечего сказать.

— Да?.. В столице с вами будет говорить другой человек. Он не будет спрашивать, как я. Он будет избивать тебя, идиота, пока ты не пожалеешь, что родился на свет. Ты идиот, если думаешь, что вынесешь это. Даю еще минуту, чтобы подумать о последствиях.

— Мне нечего сказать.

Она отскочила в сторону, попятилась от кабинета. Человек громко распахнул дверь и крикнул:

— Заходите, попрощайтесь! Три минуты!

Они остались вместе в полутемном кабинете.