отвернулась к окну и закрыла глаза. — В прошлый раз ты не поверил мне. Он совершил много убийств, но это — самое циничное. Но кто я — в сравнении с ним? Может, я лгу, чтобы ты помог мне сбежать от него? А, Бертель?

— Я больше не знаю, во что мне верить.

Как почувствовав его настроение, Мисмис встала. Не сказав больше ни слова, она вышла к матери. Он хотел побежать за ней, кричать при партийных, требуя честных ответов, умоляя сказать, что все рассказанное — чистое вранье, обычное вранье, глупое вранье, а не он, искренне выполняя свои обязанности, обрек на тюрьму ни в чем не виновного человека. Это было уже слишком.

Зачем верить Мисмис? Унизительно быть исполнителем чужой воли, не зная даже, что ты обречен на это с самого начала. За этим нужно было мечтать и долго учиться, и строить большие планы, рассчитывая быть проводником справедливости — чтобы услышать от Мисмис, что, что, что все в пустоту, не имело значения, — нет, хуже, что знания и профессионализм служат непонятно чьим интересам. В своей голове он слышал голос Германна: он рассказывал, что можно пожертвовать несколькими во имя благополучия миллионов. Но что это за миллионы, если им нужно, чтобы он, Альберт, чем-то жертвовал во имя их блага?

От собственного эгоизма ему стало грустно. Он пытался, но не мог найти в себе осознанности общества. Он, по сути, и не служил осознанно обществу ни как человек, ни как прокурор — он лишь любил то немногое, что делал, а служение в духе нынешней партии требовало отречения от удовольствий, удобств и иллюзий. Чтобы служить, нужно думать о благе народа, а не о личных принципах, симпатиях и надеждах. Оттого, нужно полагать, Германн лучше прокурор, чем он, ведь он думает об обществе, а не о собственной совести и…

Боже, как болит голова! Как это невыносимо!

Сколько же нужно, чтобы уехать?

Он позвонил кузену и спросил, могут ли они встретиться. Через полчаса, разрезая туман, Альбрехт приехал на собственной новенькой машине. Выражение кузен имел сомневающееся.

— Наверняка ты хочешь о чем-то попросить, — заявил он без предисловий.

— Ты поразительно догадлив.

— Естественно, — в голосе Альбрехта дребезжала обида, — ты появляешься только тогда, когда от меня что-то нужно.

Спорить было бессмысленно. У него же Альберт просил о Жаннетт Воскресенской.

— Тебя направили в политическую полицию? — прямо спросил он.

Кузен Альбрехт пожал плечами, как бы показывая, что ничего особенного в этом нет.

— Можешь оказать мне услугу? Нужны документы, чтобы уехать из страны.

— М-м-м… зачем?

— Личное дело. Нужно помочь одной женщине.

— Только не говори, что это Кете, это слишком.

— Нет… просто… тебе необязательно знать.

Кузен искренне оскорбился.

— Что? Я не должен знать, кому нужны документы? А если ты пытаешься меня втянуть… ну, не знаю… чтобы я вызволял врага партии!

В сомнении Альберт молчал. Альбрехт стучал по рулю.

— Значит, Берти… либо ты говоришь, что за проблема, либо пока, высаживайся!

— Хорошо, хорошо.

После путанного объяснения Альбрехт изменил прежнее выражение на новое, изумленное.

— Ты спятил, — заявил он. — Ты хочешь, чтобы я пошел против Германна? Он намного выше меня! Если он узнает, он же пришьет меня, честное слово!

— Он ничего не узнает, клянусь.

— Ты не можешь клясться! Ты… это нарушение закона, во-первых. Если кто-то узнает, меня же уволят! И во-вторых… — Альбрехт замялся, губы его странно сошлись. — У нее ребенок. На ребенка я не могу… без согласия отца…

— Не нужно на ребенка, только на нее. Пожалуйста.

Он был уверен, что Альбрехт согласится. Как ни было то неприятно, но он умел хорошо лгать и правильно, очень драматично описал, как Мисмис плохо в семье, что ее ежедневно избивают, а может и насилуют. Картины эти, нарисованные с большим вдохновением, однако, не поразили кузена. Он сказал:

— Черт, Берти, назови хоть одну причину, чтобы мне, именно мне рисковать.

— Она тебе… не чужой человек.

На это Альбрехт разозлился и выпалил:

— Она получила то, на что сама нарывалась! Она выбрала его, вышла за него замуж — значит, пусть терпит! Почему я должен помогать, если она на меня наплевала?

— Ну, ты ее любишь.

— Это не так работает! Я не люблю тех, кто… — Альбрехт, кажется, запутался в словах.

Он попытался отогнать чувство вины. Объективно размышляя, Альбрехт ничем не лучше Германна, но отчего его жалко? Быть может, оттого, что Альбрехт, даже понимая, что его используют, все же выполнял требуемое? Он поборол желание спросить, как Альбрехт поживает — кузен был одинок и, кроме нынешней работы, увлечений и привязанностей не имел. Просить его рисковать работой — это было на грани с высшим цинизмом.

Альбрехт размышлял минут пять в полном молчании. Затем спросил:

— Через сколько нужны документы-то?

— К завтрашнему вечеру.

— В какую страну?.. А, черт, Берти, это плохо кончится. Он тебя прибьет. Я вас обоих ненавижу. Честное слово, больше я вас знать не хочу. Вы… психи.

Новые документы кузен отправил через посыльного: в большом белом конверте, за паспортом, лежала тонкая пачка денег. Альберт пересчитал присланное и приложил к этому свои деньги — получалось достаточно, чтобы кое-как устроиться на новом месте и прожить, экономя, около трех месяцев. Чем будет заниматься Мисмис в В. после, он понятия не имел. Умеет ли она что-то? Хорошо ли она печатает? Может, устроится секретарем. Официанткой, продавщицей?

Ужас нахлынул на него внезапно: осознав, что делает, он сел на постель и схватился за волосы. Альбрехт был прав: охваченный эмоциями, он творит безумие. Даже если Мисмис сможет сбежать, что дальше? Получается, он оставляет без матери ребенка. Из Мисмис плохая мать, но можно ли снять с нее обязанности? Германн — его начальник. Случись что с Мисмис, виноватым окажется он, ее брат, а Германн не тот человек, что простит удар в спину. Сказать, что Мисмис сбежала без его участия? Если и так, он обещал следить за ней, он же просил отпустить Мисмис на похороны отца.

И как странно, что Германн не остался у них, столь пренебрежительно отнесся к Лине, не выразил соболезнований из-за кончины старого партийного. Отчего в их доме столько… охраны? У комнаты покойного стоят двое, у спальни матери еще двое — но не явился никто из партийных знакомых, что за безразличие к мертвому пропагандисту, которого продолжают цитировать высшие чиновники?

К Мисмис сейчас нельзя, они встретятся на похоронах, нужно терпеть, нужно… От напряжения у него болела голова. Все было неправильно. Он словно бы спал.

Сквозь этот сон