дал ей Альбрехт перед отъездом, перерывала постель, безуспешно надеясь найти в ней что-то ценное. Лишь собрав сумку и переодевшись в чистое платье, она заметила, как сильно сжимала все это время ключ от главной двери. Останавливаться было нельзя. Со злостью она отшвырнула ключ в дальний угол, сунула в карман летнего плаща дневник Кати и схватилась за сумку.

Ничего, ты держишься правильно, Мария! Ты не даешь обстоятельствам взять верх над тобой! Я ухожу! С меня хватит! Можете убиваться, сколько хотите! А я хочу жить! Этот дом проклял нас. Я уезжаю и никогда не вернусь. Поубивайте друг друга дома или на войне — мне больше нет до этого дела. Меня ничто не касается, кроме меня. Я уезжаю в Ш. Меня выпустят, я буду жить в Ш., денег хватит, чтобы устроится на первое время. Дитер? Он сам выбрал свою судьбу. Я не могу спасти его, это не в моей власти. Мне жаль. Я буду хранить о тебе светлую память и, возможно, больше никогда не выйду замуж.

Она остановилась, не дойдя до лестницы — дверь в комнату Кати была настежь открыта. Мария помнила, что закрывала ее. Она застыла в ужасе, будто ожидая, что на нее бросится призрак сестры — но в комнате было, как ей казалось, тихо, а в призраков Мария не верила. Сумка выпала из ее руки и с грохотом стукнулась об пол. Катя, Катя вернулась! Но Катя… она же мертва! Открытой двери было достаточно, чтобы остатки решимости вышли из ее разума. Мысли, которые она старательно отгоняла, завладели ей, бились друг об друга, и, не в состоянии справиться с ними, она теряла контроль и над собственным телом.

Ей некуда идти. Ей некуда убежать. Воспоминания будут преследовать ее до могилы. Катя звонко смеется и бросается на ее шею, и спрашивает, любят ли ее по-настоящему или только играют. Катя лежит в гробу, изуродованная после падения, а она плачет и бьется, умоляя Катю не умирать, хотя видно, что Катя мертва, потому что с ее травмами не выживают. Ты взрослая, Мария, ты должна помнить, как хрупко человеческое тело. Наверное, Катя похожа на Альму — неужели это она убила Альму, неужели я столкнула ее, и кто-то смотрел на нее в гробу, как я смотрела на Катю, и кто-то бился от боли, не понимая, как Альма могла умереть, она же так близко, так близко! Я наказана за свое преступление. Я отдала больше, чем взяла. Катя, не умирай! Я помню тебя крошечной, ты, ты, ты не можешь умереть раньше меня. Почти не осознавая себя, она шла к распахнутой двери и повторяла имя сестры. Дитер, Дитер, вернись ко мне, не бросай меня! Она больше никогда его не увидит. Дитер умрет, они заставят его умереть. А Альберт лежит в трех комнатах от комнаты Кати. Никого не осталось. Куда я пойду? Снова бороться за жизнь? Бросать вызов нищете? Опять быть несчастной, униженной беженкой в чужой стране, у которой нет денег, знакомств, которую любой может пнуть и не услышит от других и слова упрека? Сколько же можно? Одна. Совершенно одна.

В окно светило яркое солнце. Напротив окна стоял стул. Над ним болталась петля. Чуть поодаль, слева, стояла Софи и в ожидании смотрела на Марию. Она взглянула в петлю — большой овал солнечного света, — а потом на лицо, на которое ложилась густая тень. Софи подготовилась и ждала ее, а она сильно опаздывала. Она сделала к окну два неуверенных шага и пошатнулась. Если бы я понимала… если бы я ее не послушалась… Бессилие и боль звали ее. Она подошла ближе и хотела сбросить с плеч плащ, но случайно почувствовала в нем твердое что-то — часть Кати, единственное, что после нее осталось, что можно спрятать и сохранить. Я очень люблю вас — но отпустите меня. Отпустите. Пустите меня. Что же мне делать без них? Она взглянула на Софи — и омерзительное спокойствие той вернуло ей равновесие. Она попятилась.

— Ну нет. Знаешь что… плевала я на твои предсказания. Не дождешься, сука. Я ухожу.

Она бежала, боясь оглянуться, на бегу схватила сумку и бежала по лестнице, спотыкаясь и чуть не падая, но чудом раз за разом спасаясь. Дом отпустил ее. С криком облегчения она выскочила наружу и бежала до калитки, боясь остановиться, зная, что единственное сомнение в собственных силах погубит ее. У калитки она вспомнила о лошади Дитера, красивой рыжей лошади, о которой с сутки никто не заботился. Силой воли она подавила желание пойти к ней и освободить, взять с собой — ей некуда забирать лошадь, и прошлое нужно оставить в прошлом, если она не собирается сойти с ума в ближайшее время.

Начинало темнеть. Мария вышла к деревянному указателю, надпись на котором ей перевела Катя: «Входи, путник, тут силы зла не коснутся тебя». Это был путь к дому, который они отняли у других, но так и не смогли подчинить его своей воле. На минуту Мария обняла его.

— Ты теперь сторож тех, кого я любила.

Мимо прошли, ничего не замечая, незнакомые люди. До нее никому не было дела. Но мир как-то жил дальше.

— Береги их, пока я не вернусь, хорошо? Сторожи их очень хорошо. Пообещай мне. Однажды я за ними вернусь.