давно, даже не в этом веке. По какой-то причине тайник не был обнаружен, или тот, кто о нем знал, забрать коробку не мог. А теперь смог. За ней пришли двое. Вайцман явился первым, успел вынуть коробку, но тут пришел второй и убил его. Камень забрал именно он. Через несколько дней появился еще и третий, который о случившемся ничего не знал. Ему пришлось уйти ни с чем. Следовательно, камень сейчас в руках убийцы, и его судьба покрыта мраком. Все закончилось или нет? Возможно, третий не захочет мириться с таким исходом дела, будет искать камень и того, кто его забрал. Если узнать, кто этот третий, он может вывести на убийцу. Если, конечно, сам с ним знаком.

Кого вывести? Их с Протасовым? Ну выведет, и что дальше? Они схватят всех скопом и сдадут ментам? Если живы останутся.

Она постучала телефоном по щеке, а потом решительно набрала номер Протасова.

– А тот следователь, что ведет дело, он как, толковый?

– Опытный, во всяком случае, – ответил Иван и, уловив в ее голосе странные интонации, быстро спросил:

– Что случилось?

– Маришка позвонила, – ответила она и пересказала их разговор.

Следователь Сергей Владимирович Басов показался Протасову немного странным. Вопросы он задавал точные, важные, а вот ответы слушал то внимательно, то вполуха, то вообще не слушал. Так, во всяком случае, выглядело со стороны. Не раз Протасову казалось, что мысли Басова куда-то уплывают, лицо становится равнодушным, а взгляд рассеянным. Однако через некоторое время он убедился, что выводы следователь сделал правильные, и решил, что у Басова просто необычная манера общения.

На самом деле причина была в другом. Басов знал, что его медленно, но верно убивает рак, и хотел только одного: сдохнуть не слишком быстро, а только после того, как ему назначат пенсию по выслуге лет. С пенсией, которая сможет обеспечить семью, умирать не так страшно. Вдова будет получать выплаты за него, и ей станет немного легче тянуть на себе собственную мать-инвалида. С женой Надей они не жили вместе лет шесть, но официально развод не оформляли.

Разумеется, он знал, что жена получит пособие на погребение, какие-то выплаты по месту работы, но все это казалось ему ненадежным. Ну выдадут Наде его последнюю неполученную зарплату, и что с того? Что-то большее она сможет получить лишь через полгода. Ну дело ли?

Басов решил, что самое надежное – его пенсия, и стал тянуть время, ежесекундно прислушиваясь к боли внутри потрепанного организма и пытаясь с ней договориться, чтобы подождала еще немного.

Боль, однако, становилась все невыносимее. Иной раз ему было трудно даже бумаги читать, что уж говорить о допросах. Но работать приходилось, к тому же так, чтобы никто не заметил его состояния. У нас ведь как? Сначала в больничку запихают, потом спишут, и поминай как звали.

Звонок Протасова следователь Басов услышал в тот момент, когда боль немного отпустила. Подняв трубку, он даже успел отдышаться и вытереть со лба пот.

– Приходите. Я выпишу пропуск, – сказал он и задумался.

С самого начала он не верил в бандитские разборки. Зачем устраивать их на квартире, тем более чужой? Шуму и так много. Вон даже соседка прибежала, услышав грохот разбитой печки. Для бандитов как-то непрофессионально так шуметь. Вайцмана можно было убрать по тихой и совсем в другом месте. Куда бы он делся? А тут словно в порыве действовал и ударил, и сильно, со злобой. Мститель, что ли, какой? В материалах, переданных полицией, не было ничего, за что можно зацепиться. Басов пытался выстроить картину преступления и понимал, что деталей не хватает.

Может, Протасов в самом деле чем-нибудь порадует?

И он стал ждать.

Остаток рабочего дня Софья провела в задумчивости.

Что же это за камень такой, который сначала прячут так, что никто не может найти, а потом убивают из-за него направо и налево?

Платок принадлежал пламенной революционерке Ларисе Рейснер. Может, напрасно связь между ней и камнем была отброшена как несостоятельная? А что, если и камень тоже принадлежал ей? Бенедикт рассказывал об этой женщине много удивительного. Могла ли в ее руки попасть какая-то запредельная ценность, которую она даже спрятать решила? Ото всех. Вполне! Значит, коробку в печку тоже она положила? Но это почти невозможно! Лариса никогда не жила в доме на Моховой. Хотя почему? Она могла прийти к кому-то, кто тут жил. В гости, например. И незаметно спрятать камень.

Не годится. Насчет незаметно, это уж совсем из индийского кино. Но например, здесь мог жить тот, кому она доверяла. Он устроил тайник. Другими словами, о том, где находится камень, никто не должен был знать, кроме хозяина квартиры. Кто же этот неведомый хозяин? Имел ли он отношение к Рейснер?

Вот только зачем такие сложности? Что же это за камень, если Лариса Рейснер – или кто-то другой – стремилась сохранить его любой ценой?

Софья мучилась до вечера, а потом в голове внезапно и необъяснимым образом просветлело.

Божечки! Да что же она мучается! Есть же на свете человек, который может ей помочь! Нет, не так – даже если не может, все равно поможет!

Домой она бежала как угорелая. Даже к Протасову заходить не стала. Влетела в квартиру, побросала вещи и набрала номер Аллы Николаевны Подбельской.

И совершенно не обратила внимания, что из соседских заготовок исчезла еще одна банка. На этот раз с маринованными патиссонами.

Все, кто знал маму, считали ее несгибаемой, жесткой и безапелляционной, этаким железным конкистадором от науки. Но снаружи этот конкистадор напоминал, скорее, домашнюю кошечку. Даже ее имя – Алла Николаевна – звучало мягко и мило. Это вводило в заблуждение многих. Особенно особей мужского пола.

Голосок был под стать внешности. Софья слушала эти музыкальные переливы, улыбаясь.

– Лариса Рейснер? С чего вдруг холодного финансиста интересует пламенная революционерка?

– Ну как! Они сошлись – вода и камень, стихи и проза, лед и пламень!

– А на какой именно почве произошло соитие, можно полюбопытствовать?

Софья, привыкшая к изыскам маминой речи, на «соитие» только хмыкнула.

– Мне в руки попал ее платок, а в нем хранился мешочек с драгоценным камнем. Предположительно. Я хочу узнать, что это за камень и как он мог попасть к Рейснер.

Мама помолчала.

– Мам, ты можешь что-нибудь сказать? – наконец спросила Софья, обеспокоенная затянувшейся паузой.

– Не знаю, с чего начать, дочь моя. Понимаешь, жизнь этой женщины изучена вдоль и поперек, а также разобрана на нити. Если говорить навскидку, это может быть камень