— Хватит!

— Мэйни, хотя бы подумай…

— О чем? О том, чтобы позволить просверлить мне дырку в черепе? — он постучал пальцем по голове. — А в эту дырку воткнуть гвоздь?

— Электрод.

— И потом шибануть током… мама… ты же не всерьез…

Дорога извернулась, вытолкнув Тельму, точно мир запоздало спохватился, что в нем она — гостья, не более того. И потому не след заглядывать в чужую память.

Гостям следует проявлять уважение.

Шаг.

И снова шаг. Голос моря рядом. И мир вздрагивает под ударами волн. Он утратил прежнюю мясистую свежесть, и все же под ногами хлюпает жижа…

— …ты не понимаешь, Мэйни, — этот голос знаком, как и человек.

Гаррет.

Здесь он яркий, ослепляющий просто.

И свечение, исходящее от фигуры, заставляет Тельму заслоняться. Оно агрессивно. И подавляюще, и сам Мэйнфорд рядом с братом кажется размытой кляксой.

— …если информация об этом попадет в газеты, мои рейтинги…

— Надо было раньше думать о рейтингах.

— Я понимаю, ты злишься, — свечение делается ярче, оно тянется к Мэйнфорду, обволакивая, пытаясь проникнуть внутрь черноты. Но та лишь сгущается, свивается коконом, защищая Мэйнфорда.

Выглядит это жутковато.

…сознание использует лишь часть объективной информации, которая отражается в искаженном виде. Адекватный анализ образов требует немалой доли творческого подхода, что, однако, не позволяет с должной долей уверенности трактовать увиденное.

Учебник возник в руке Тельмы.

И исчез.

— …но мне необходима разрядка! Ты представить себе не можешь, какое на меня оказывают давление. Сколько сил я трачу. Мне жаль, что так получилось… я ведь никого не принуждаю!

— Не хватало.

Тьма укутала Мэйнфорда с головой.

…защита.

…единственная логичная трактовка. А силу сияния Тельма на собственной шкуре ощутила.

— Я честно предупредил Тильзу, что наша связь останется тайной. Я должен думать о своей репутации. Но теперь она заявляет… требует, чтобы я признал этого ребенка… чтобы показался в храме… ты же понимаешь, это совершенно невозможно.

Ребенок?

Тильза?

Кто она такая?

Имя незнакомо, но…

— И чего ты хочешь от меня? — сухо поинтересовался Мэйнфорд. Тьма колыхалась. Тьма не желала иметь ничего общего со светом.

— Поговори с ней. Объясни. Я пытался, но она… она словно обезумела! Она не желает и слышать о том, чтобы сделать операцию…

— Аборты незаконны.

— Прекрати, Мэйни! Не говори мне об этой ерунде. Женщина должна иметь право выбора!

— Она и выбрала. Чем ты недоволен?

— Мэйни! — свет вспыхивает ярко, заставляя Тельму отшатнуться. — Я пришел к тебе не затем, чтобы ты меня осуждал. Да, я понимаю, что следовало предохраняться. Да я был уверен, что она носит амулет! И не смотри на меня так… они совершенно безвредны.

Мэйнфорд хмыкнул.

— И не в этом дело, — Гаррет нервно расхаживал, и свет расползался под его ногами. — Была договоренность. Я платил за квартиру. Я давал ей денег, но ей всегда было мало. Она поняла, что я собираюсь…

Он щелкнул пальцами.

— …и решила сыграть на беременности. У меня, видите ли, нет детей, а она подарит мне сына. Предложи ей денег.

— От меня, думаешь, возьмет?

— Припугни. Скажи, что посадишь, если она…

— Я не собираюсь пугать беременную женщину, — тьма колыхнулась, будто желая обнять Гаррета. — Ребенок твой?

— Вероятнее всего.

— Ты должен о нем позаботиться…

…и мир вновь кувыркнулся. Сжался, сдавил Тельму и, когда она почти распалась на части, выплюнул.

Полет.

Осколки чужой памяти.

Люди, которых Тельма не знает. Лица. Слова, овеществленные музыкой. Обрывки этой самой музыки, всегда тревожной. Краски, расплескавшиеся по ее рукам, чтобы превратиться в кровь.

И тишина.

Замок на вершине скалы, которая зубом выступает из моря. Она, Тельма, птица, и воздух под крыльями ее тяжел. Этот воздух держит непривычное птичье тело, которое совершенно в каждой линии своей. Он ласкает перья и приносит ей горсти соленых брызг.

Ветер воет. И море плачет от боли.

Тельма слышит его голос.

Тельма понимает его, такое многоликое, древнее и могучее, но все одно беззащитное. Это море хотело бы подняться по камням, оно и пытается, цепляясь за мелкие трещины петлями водорослей. Но замок слишком высоко.

Не для Тельмы.

Она видит черный квадрат.

Две круглых башни, затянутых каменным плющом. И стены с кривоватыми зубцами. Они выдерживали не одну осаду, и выдержат еще, если, конечно, враг полезет через скалы.

Он слишком умен.

Хитер.

И ветер подталкивает Тельму ниже. Ко двору, к кривоватому древнему дереву, корни которого проросли сквозь кладку. К донжону, приземистому и подслеповатому, каковым ему и надлежит быть.

Донжон похож на Мэйнфорда.

Все это место похоже на Мэйнфорда.

И кажется, Тельма знает теперь его секрет.

Она складывает крылья и становится человеком, только на руках еще остается мягчайший покров совиных перьев. Это не страшно.

Хорошо даже.

Совы — замечательные охотники. И в темноте видят неплохо. А нет темноты более плотной, нежели та, что обретается в чужой душе.

Или это все-таки разум?

Неважно.

Провал.

И лестница. Винтовая, что логично для замка. Факелов нет, но Тельма видит ступени. Идет. Ниже и ниже… а пуповина связи истончается, и наверное, она забралась слишком глубоко, еще немного, и у самой не хватит крови, чтобы выбраться.

Надо отступить.

Бросить.

И так Тельма сделала больше, чем могла бы.

Совесть ее будет чиста, а если нет, то со временем очистится.

Не жалей врага своего.

Не щади.

Ее ведь этому научили в приюте, в первый же день, когда она еще не понимала, что для всех волчат является именно врагом. Почему? А потому, что каждый из них шкурой чуял, что прежняя Тельмина жизнь была иной, отличной от их собственной.

Пуповина дрожит.

Ступеньки становятся выше. Круче. И если Тельма сорвется, она попросту ухнет в бездну. Впрочем, совы, кажется, умеют летать… и хорошо бы Кохэн догадался поставить кого-нибудь на подкачку.