– Это почему же?

– Завтра узнаешь, сынок, завтра.

– Знаете, ата, сестренка Люция постоянно хочет с нами в войнушку играть. Она ведь девчонка, и мужские игры не для нее, правда, отец? – попытался он продолжить разговор. Торокул замолчал. Спустя некоторое время он вздохнул, потрепал сына за ухо и ответил:

– В войну никому нельзя играть, особенно детям. Спи.

– Хорошо, ата, я сейчас обязательно засну, – глядя на усталые глаза отца, ему сейчас совсем не хотелась огорчать его.

– Ты у меня смышленый, – вздохнул Торокул, обняв Чингиза. Дети по особенному пахнут потому, что они ангелы, – сказал Торокул неизвестно кому, скорей всего самому себе.

Нагима, которая стояла в проёме двери и слышала разговор отца с сыном, глядя с болью в душе на Торокула, тихо произнесла:

– Когда они спят, такие сладкие.

В этот момент сквозь сон маленький Ильгиз потянул ручонки к отцу. Торокул улыбнулся и снова поцеловал младшего сына. Тот поморщился, во сне сладко зевнул, потом снова заснул. Торокул пристально посмотрел на Нагиму. Сердце её от этого взгляда сжалась. В его глазах она увидела безграничную тоску. Неужели её счастью конец? Так и закончится оно в Москве, в сердце Советского Союза… В ее голове пронеслись страшные мысли, и она тихо заплакала.

– Нагима, не плачь, – Торокул нежно обнял её за плечи. – Нужно быть крепкой, постарайся успокоиться, – голос Торокула дрогнул, и эти успокоительные слова прозвучали не так, как он того хотел. – Я хочу с тобой серьёзно поговорить.

– Нет, нет, помолчи немного, – обвила она его шею и уткнулось лицом в кудрявые волосы мужа. – Ты помнишь, как мы первый раз встретились с тобой, как познакомились?

– Конечно, помню, такое нельзя забыть. Я влюбился в тебя тогда с первого взгляда. Ты, красивая как богиня, сидела за машинкой и что-то печатала.

– Я помню. Это было в приёмной комитета комсомола. Ты вошёл, такой статный, благородный, и, посмотрев на тебя, я поняла в тот момент, что это ты, мой суженный. Ведь я любила тебя всегда, с самого своего рождения. Я молила Бога, чтобы однажды встретить тебя, и ты пришёл… Но теперь я боюсь того, что ты хочешь мне сказать. Мы должны расстаться. Ведь я не ошибаюсь. Ты хочешь, чтобы мы уехали?

– Да…

Какого труда сейчас Торокулу стоило произнести это короткое утвердительное слово. Торокул вдруг чётко осознал, что рядом с Нагимой он, может быть, в последний раз, на следующий день дом его опустеет, и в нём не будут слышны детские голоса, смех и радостные возгласы его ребятишек.

И сидели они так на диване. Она обняла его за шею и думала свою горькую думу. Оба понимали, что скорая разлука неотвратима. В эти минуты они ощутили, какое это было безмерное счастье – найти друг друга. И они в этот миг хотели только одного, чтобы их счастье продолжалось как можно дольше. Но час разлуки неумолимо приближался. Торокул посмотрел на часы и тихо сказал.

– Нагый, надо собираться. Поезд отходит в 8.00. Вы должны на него успеть.

– А ты, милый мой? – спросила она дрожащим голосом, глядя любящими, заплаканными глазами в глаза супруга.

– Я остаюсь здесь, – твердо ответил Торокул и опустил голову. Не мог он в этот момент смотреть в глаза любимой, в которых было столько надежды, что беда обойдёт семью стороной.

– Что же случилась, любимый, неужели всё так плохо? – все-таки решилась она задать вопрос.

– Я всего не могу рассказать. Одно скажу, в Кыргызстане арестовали многих людей, с которыми я работал и которых хорошо знал. Так вот, Нагый, якобы они дают показания о том, что готовилась контрреволюция.

– Кого именно арестовали?

– Юсупа и других… Юсуп не может быть врагом народа. Не могу понять, что творится…

– Ой, как нехорошо мне, Торокул, ой, как нехорошо. Я давно боялась беды. Теперь она случилась и с нами. Неужели это неотвратимо, и горе должно случиться с нашей семьёй? Ты же ни в чём не виноват. Они не посмеют тебя арестовать. Все знают, как ты радеешь за советскую власть и свой народ.

– Это уже не важно. Важно сейчас то, что нам надо позаботиться о детях.

– Я не хочу, чтобы мы были разлучены, Торокул.

– Я думаю, всё образуется. Мы не будем разлучены навсегда. Ну, всё, готовься.

– Как, Торокул?! – вскрикнула жена.

– Мне надо остаться. Если я уеду, у них появится больше подозрений и оснований для моего ареста. А я ни в чём не виноват. Разберутся.

– Может, всё-таки нам остаться? Всё будет хорошо, – с последней искрой надежды обратилась Нагима к мужу, хотя сама понимала, что ничего уже не исправить. И если бы оставался хоть малейший шанс, Торокул не отправлял бы семью подальше от себя.

– Если меня арестуют, то тебя могут сослать в Сибирь, а детей сдадут в сиротский приют.

– Они не посмеют так сделать, отнять у нас детей, – в сердцах вырвалось из уст матери.

– Поэтому сегодня же, сейчас же, ты должна ехать в Кыргызстан. Будь мудрой.

Нагима, не выдержав, снова зарыдала. Торокул нежно поцеловал её глаза, посмотрел в них и сказал:

– Я верю в твои силы, Нагима. Ты должна ради детей сделать все то, о чём мы сейчас говорили.

Так они, не смыкая глаз до утра, и просидели на диване, согревая друг друга теплом. Оба хорошо понимали в тот момент, что судьба преподнесла им испытание на прочность. Они слышали биение своих сердец. И никто из них ни на миг не пожалел о любви с первого взгляда в комсомольской приемной. Их любовь была предопределена свыше. Их любовь была от Бога, и она была велика в координатах любых измерений.

Чингиз прекрасно слышал разговор родителей. Теперь он спрятался под одеяло и горько плакал. Детский ум не мог понять, зачем им бежать, куда и от кого. Он твёрдо знал одно – раз отец сказал, что надо ехать, значит, они поедут. И Чингиз как старший мужчина должен будет нести ответственность за всю семью.

Под утро Нагима стала наспех собирать вещи и укладывать их в чемодан. Торокул снова сел у изголовья детей и молча посмотрел на них. Чингиз вылез из постели, вытер припухшие глаза и обратился к отцу:

– Вы за нами приедете?

– Ты что, всё слышал?

– Да, ата, всё.

– Обязательно приеду, сынок.

– Я не хочу без Вас уезжать.

– Сынок, так надо. Теперь ты слушай меня внимательно.

– Слушаю.

– Чингиз, я хочу обратиться тебе, как ко взрослому. Ты теперь некоторое время будешь за всех отвечать, пока я буду в Москве.

– Хорошо, отец, я