Карина с готовностью засмеялась, радуясь, что профессор немного оживился, заговорив о фильме.

— Я все-таки должен вам рассказать, — решительно сказал Кабиров, и к нему на глазах вернулась былая энергичность. — Вы уверены, что не хотите чаю? У вас в Ереване чай не пьют?

— Не знаю, — весело пожала плечами Карина. — Я там ни разу не была. Надо Сашу спросить, моего мужа, это он из Еревана. Я родилась в Нахичевани, а выросла в Москве, даже в школу уже здесь пошла.

— А, значит, вы москвичка! — удовлетворенно кивнул Мурат Гусейнович. — Москвичи чай очень даже уважают. Не стесняйтесь, Карина. Я без чая не могу, я же восточный человек, хоть у нас и не Средняя Азия.

— Ну, только если с молоком, — уступила Карина.

— Вот молока у меня нет, — огорчился Кабиров. — Я его вообще не пью, организм не усваивает.

— Тогда пойдемте ко мне, — предложила Карина. — У меня есть фрукты и соковыжималка. Да и молоко тоже.

— Фрукты?.. Фрукты — это хорошо, — несколько растерянно ответил профессор, почему-то оглядываясь по сторонам. — Вы знаете, я как-то даже… Я ведь практически никуда не выхожу без особой надобности. Да и прийти ко мне могут. Вы принесите свое молоко, и будем пить у меня, ладно? Не сердитесь уж, простите стариковские причуды. Но только приходите обязательно!

Но когда Карина через пять минут запирала дверь своей квартиры, локтем придерживая пакет молока, пару апельсинов и коробку сливочной помадки, на этаже остановился лифт, и из него вышли двое или трое мужчин. Они негромко переговаривались между собой на незнакомом языке, видимо, по-азербайджански и направились, разумеется, к двери профессора Кабирова. Карина поняла, что чай с молоком придется отложить до следующего раза, и осторожно, стараясь не издавать лишних звуков и не привлекать к себе внимания, вернулась домой.

Мурату Гусейновичу Кабирову предстояло решить нелегкую задачу. Собственно, он для того и собирался рассказать соседской девушке о своей сегодняшней жизни, чтобы в процессе рассказа у него родилось правильное решение. Но вместо девушки Карины с молоком пришли трое с рынка — уже знакомый Кабирову Али и двое молодых парней. На парней наехали местные, рассказал Али, шмыгая носом, — как и многие южные люди, он не мог привыкнуть к московской зиме и все время ходил простуженный. Непонятная какая-то команда, никому не известная, одеты в камуфляж, но явно штатские. Требуют денег, хотя всем, кому надо, уже заплачено. Сроку дали три дня — «или чтоб вашего духу здесь не было».

— Почему не пошли к директору? — проворчал Кабиров, доставая изрядно потрепанную тетрадку и записывая: «Рынок, 5 января, требование денег, неизвестные». — Как фамилия? Давно в Москве? Почему привязались именно к вам?

Парни покорно назвали свои фамилии и имена, сообщили, что в городе они недавно, потому, наверное, наехали именно на них. Они братья, их старший брат торгует на Даниловском, для них там места не было, вот он и пристроил их сюда, а тут такое дело. По-русски ребята говорили плохо, что профессор также не преминул отметить в своей тетрадочке.

— К директору — само собой, — сказал Али. — Но вы же сами говорили, что при всех ин-цин-динтах к вам…

— Сперва надо было сходить к директору рынка, — назидательно произнес Кабиров, — и уж потом ко мне. Мне ведь его реакция нужна тоже. А если он вас пошлет? Второй раз ко мне потащишься? И запомни, Али — ин-ци-дент. А вы тоже, господа хорошие, учите русский язык. Без языка в другой стране — никуда.

— Им не надо язык, — ухмыльнулся Али. — Джафар дзюдо занимался, черный пояс имеет. У него свой способ договариваться. Да, Джафар?

Старший из парней, почти двухметрового роста, с косым шрамом на толстой лоснящейся щеке, угрюмо наклонил голову.

Маленький толстый профессор Кабиров встал перед Джафаром подбоченясь и посмотрел на него сверху вниз.

— Скажи, Джафар, — вкрадчиво спросил он, — ты сюда приехал торговать или драться? Может, ты собирался на соревнования и сел не на тот поезд?

Парень мрачно скривился. Кабиров принципиально говорил со своими гостями только по-русски, хотя знал, что многим из них это не нравится.

— Язык покажи! — крикнул профессор. — Давай-давай, высовывай. Во-о! Язык дан человеку, чтобы говорить, объяснять, убеждать в своей правоте. И язык у нас без костей, сломать его нельзя. Мозоль тоже не натирается. Учитесь говорить с людьми, ребята.

— То люди, а то звери, — пробурчал Джафар.

— Ты мне будешь рассказывать? Я биолог, доктор наук. Говорят по-человечески, понимают — значит, уже не звери. Да и зверя можно научить слушать. Ладно! Али, ты к директору. А вы попробуйте договориться. Скажете так: мы сюда приехали не воевать, мы вам и вашим детям мандарины привезли. Чем торгуете-то, мандаринами?

— Яблоки, груши, хурма, гранаты, — перечислил Джафар.

— Вот так. Скажешь: вам здесь в Москве зимой витамины нужны? Нужны. Что ты думаешь, меня прогонишь, а яблоки-груши останутся? Нет, дорогой, так не бывает. Ты сейчас с меня деньги вытянешь, своим детям витамины купишь, а другие с чем останутся? Обязательно про детей скажи.

— Не поможет, — угрюмо сказал младший брат.

— А что поможет? Кулаки твоего брата помогут? И чем кончится? Надают вам обоим по морде, а то и покалечат. В милицию заберут, посадят на пятнадцать суток, потом вышлют из России. Вот и вся твоя коммерция.

— Так что платить, что ли, надо? — не понял Джафар.

— Сначала говорить. Вы со своими обидчиками, а Али — с директором рынка. Может, эти отморозки там вообще не имеют права рисоваться. Не поможет — придете сюда, подумаем, что можно сделать.

Парней, похоже, не особенно убедила его речь. Профессор предпринял еще одну попытку убеждения.

— Поймите вы! Пойми, Джафар. Когда они на тебя наезжают, ты для них чурка с глазами. А ты покажи, что ты тоже человек, тоже любишь детей, шутить умеешь, дружить умеешь. Ну!

— Я-то умею, — проворчал Джафар.

— Профессор, я после директора лучше позвоню, — сказал Али. — Эта ведьма в подъезде скоро бросаться начнет. Ходить неприятно.

Мурат Гусейнович сразу сник, вспомнив и «ведьму» Изольду Ивановну, и неизвестный труп под дверью, а потом и листовки из квартиры Карины. За воспитательным процессом он совсем о них позабыл.

— Али, — сказал Кабиров, отводя гостя в сторону. — Ты листовки против армян видел когда-нибудь? На нашем языке?

Али пожал плечами:

— Не помню. Я тогда совсем молодой был, в школе учился.

— Нет, здесь, в Москве. Не видел никогда?

Он решил, что показывать мерзкие бумажки никому не будет — от греха подальше.

Али задумался, потом покачал головой.

— И у кого они могут быть, не знаешь?

— Да ни у кого, — ответил Али. — Кому они нужны в Москве? Их ведь здесь не печатают. Специально из дома везти?